Философия Мусратдила

   "Ты до Саратова? Я сам саратовский". Невысокий, темнокожий, с густыми сросшимися бровями. Зовут Мусратдил. Саратовский, конечно. Я сразу догадалась.
   Вынул тапочки. Сразу застелил постель. Разложил на столе чай, чашку, хлеб. Вот я, мол. Завсегдатай 373-го маршрута "Махачкала-Тюмень". Прошу если не любить, то жаловать.
    "Ты даргинка, наверное? Я всегда нации точно угадываю, по внешним чертам". Даргинка, конечно, говорю. Про то, что мама - кумычка уточнять не стала. Раз во внешних данных это не прочлось, то и не стоит.
    Эта поездка - предновогодняя. Хочется торопить машиниста, чтобы скорей, скорей. А потом торопить преподавателей, чтобы скорей, скорей. Не то чтобы не терпелось вернуться в домашнюю рутину, но сменить уже календари, скомкать старые и выбросить в урну вместе со всем хорошим и плохим, что было за эти 365 дней - да. Хватит. Время обнулять счетчики, коротко стричься, перестать бояться красить волосы, надевать новые платья и идти, идти, идти по снегу. Чтобы замерзали пальцы на ногах, чтобы синели губы и белели ресницы. Чтобы хорошо, по-новому писалось, читалось, ходилось в кино.
    - Что это - филолог?
    - Русский язык с литературой.
    - Оо.. Учитель?
    - Да не знаю пока.
И впрямь не знаю. Где и кем буду. Чем увлекусь, а что заброшу. Не знала этого в 18, не знаю и в 23. Сохранить верность себе при абсолютной непостоянности ко всему внешнему - вот что удивительно. Удивительно, странно и..хорошо.
    "Как говорил Суворов: тяжело в учении - легко в бою. Я отучился давно, теперь вот веду бои. С жизнью. Каждый день". А я хочу сказать: "Эх, Мусратдил, Мусратдил. Что ж ты философствуешь так сильно, когда 13 дней до Нового года? Нового, понимаешь? Свежего, чистого, еще имеющего шанс стать совершенно иным, отличным от предыдущих!" Но Мусратдил знает много больше меня. Мне 23, ему раза в полтора больше. Поэтому я накроюсь одеялом и вслушаюсь в поющую в дальнем конце вагона Герман. "С неба незнако.ма.я звез.да светит словно памятник наде-е-е-жде".

Карме вопреки

   Перед самым ожидаемым праздником года хочется говорить о счастье. О счастье, которое как самый масштабный флешмоб, объединяет многомиллионную армию фанатов и ненавистников оливье и Путина. Сжигаются и выпиваются залпом вместе с шампанским листочки с пожеланиями, сердце отсчитывает: «счасть-я, сча-стья» под 12 заветных ударов, губы беззвучно и нервно шепчут: машину, денег, закрытую сессию, хорошего мужа. После можно снова скептически отнекиваться от существования вообще каких-либо чудес на земле – мы же все тут взрослые люди – но сердце все равно ждет своего Санту, и так ли необходимо настраивать его на другую волну?
   Мне кажется, в Дагестане к счастью относятся по-особому, с особой жадностью, что ли. Помню, как моя Ксения говорила, что место рождения человека обусловлено тем, насколько хорошо он вел себя в прошлой жизни. Так, например, считается, что люди, родившиеся в России, имеют, мягко сказать, не самую хорошую карму. Дагестанцы же и вовсе, исходя из этого, неслабо чудили пару жизней назад. Сложно представить себе другой регион, где так тесно сплетены «нельзя» и «хочется». Казалось бы, 21 век, махачкалинки смело гуляют в мини, клубы и кальянные переполнены, знакомства, заведенные в соцсетях, перерастают в отношения и в браки. Но здесь же негласное недопущение инакомыслия, периодический религиозный фанатизм, необоснованная агрессия, порожденная, как правило, внутренними комплексами и львиной долей самоуверенности (как все это сочетается – нонсенс).
   Моя мама – ортодокс. Ее воспитали в семье с обычным патриархальным укладом: дедушка работал, не забывал время от времени отдыхать в санаториях и принимал важные семейные решения. Бабушка же тоже работала, вела хозяйство (восемь детей, огромный огород, домашняя живность – ну вы понимаете, да?), заботилась о том, чтобы каждый был сыт и одет, и направляла дедушку на принятие важных семейных решений. Как оно и бывает обычно. Как оно – так принято! – должно быть. Естественно, о санаториях бабушка и не помышляла, и однажды почувствовав себя особенно плохо, она начисто подмела двор, аккуратно положила веник и совок на свои места, строго сказала: «Всех гостей сегодня накормите!» и умерла. Тихо, не доставляя никому хлопот. Хорошая была женщина, правильная. Дагестанская.
   Дедушка намного пережил бабушку и даже хотел жениться. Мол, скучно одному жить, да и подмога по хозяйству нужна. Без хлопотливых, все успевающих рук жены дом – не дом. Особенно сельский. Вот уж строили так строили: два, а то и три этажа с десятком комнат, большая кухня, чтобы женщине было где развернуться, чердак, кладовая, двор и огород, конечно, с десятком плодоносящих деревьев. И я понимаю, как и почему женщины старались угодить мужьям: на том свете им обещают зачесть это по заслугам. Но что насчет мужей, которыми недовольны жены? Их что-нибудь ждет?
   «За счастье нужно бороться» - это я слышу с детства. В условиях официальных и неофициальных запретов эта борьба принимает порой чудовищно-кровожадные формы. Так, например, нужно бороться за любовь. В этом мы – поколение моих ровесников с погрешностью в плюс-минус три года – похожи на волосатых доисторических предков, с копьем наперевес. Знакомить родителей с тем, кого избрало сердце, - страшно. Если он или она иной национальности (читай: иного клана, племени, чужак!) – страшно вдвойне. Если иного вероисповедания – стопроцентный проигрыш. Надо быть невероятным стратегом, чтобы просчитать наперед, как угодить и родителям, и себе, не попав в будущем в ловушку под названием: «А я говорила тебе: не выходи за него! Чуяло мое материнское сердце! Ты сделала этот выбор – тебе с этим жить! И чтобы никаких разводов!» Порой думаешь, а может оно и к лучшему, когда решение принимают за тебя? Зато в случае чего – взятки гладки: родители так решили – родители ошиблись, я умываю руки. Никаких попреков разводом, никаких мучительных расстановок запятых в коротком «жить нельзя развестись».
   Кстати, разведенные женщины и мужчины – это совершенно разные  в гендерных правах люди. Мужчина в разводе – свободный художник, его, как правило, жалеют: бывшая неблагодарная, не ценила, не берегла, не заботилась, не старалась. И кушать невкусно готовила, и дети надрывались от плача, пока она в инстаграмме ленту обновляла, и запросы были высокие, не соответствующие самой «овчинке». Женщина же – товар сомнительный: развелась, а почему? Сама инициатор? Дважды почему. Может, на стороне кого приглядела, может, заленилась мужа ублажать. И то, и то в столбик с минусами. Шансов прилично выйти замуж во второй раз чуть больше, чем ноль – букет из замужнего прошлого, в композиции которого и брачные ночи, и плотно завязанный материальный узел, и дети, редко привлекает стоящего клиента. Разве что падких на внешние данные любителей доступного.
   Моя мама после первого (и единственного) неудачного брака твердо решила: с замужеством покончено. И обручилась со мной, только родившейся. Навсегда. Я знаю, она не жалеет, но насколько более цветущей и свежей она могла быть без этой вынужденной отцовской роли, сложно представить.
   Мамино сердце заковано в броню материнской любви ко мне. И она уважает все мои чувства, бесспорно, но вектор, по которому она все время пытается меня направить, повернут в сторону ее детства, в строгое «нельзя-можно». Мама понимает любовь к мужчине, но любовь сдержанную, степенную, спокойную, которая мирно течет в роднике, позволяя сосудам черпать ее, наполняться ею. Я же за безрассудства. За громкую горячую страсть, что бурлит в водопаде, не боясь разбиться на тысячи капель, летящих с высокой скалы. Пусть после режет острием кинжала запоздавшее раскаяние, пусть гневаются горы за неумение говорить еще что-то, кроме «да» и «согласна». В этом первобытном сопротивлении природе есть своя прелесть. Есть дикая необузданная красота, которой заражен каждый, кто хоть раз посмел возразить тому, что пытаются ему навязать, опираясь на «так принято!» Принято бороться за свое счастье. И чем вскинутое для самообороны копье хуже торопливых губ, потративших все 12 ударов на стеснительные просьбы о любви?  

Когда погаснет пламя

Вот вам мое женское мнение: мужчины должны быть смелыми. Смелыми, сильными, храбрыми, отважными, мужественными и все прочие прилагательные, что можно отыскать в словаре синонимов под редакцией Шведовой.

Надо, чтобы смелость била под дых. Чтобы чувствовалась, как изысканная вкусовая добавка, во всем: присутствовала на первом и последнем свидании, витала над столиком на двоих в людном кафе, ощущалась вместе с корицей в некрепком кофе. Чтобы зубодробительно звучало: «Я готов за тебя сражаться», и кружилась голова от того, что тетушки Мораль и Нравственность это запрещают. Запрещают, но хочется! А хочется, потому что знаешь – это не из разряда того, о чем жалеют. Грешно, но стоит того. Высокая, достойная цена.

У нас мирные будни, и может, поэтому мужской пол мельчает. Трудности оттачивают характер, закаляют дух. Сложно быть храбрым в аккуратном офисе, когда новый пиджак стоит как половина зарплаты. Качества имеют свойство отмирать за ненадобностью. Как рудименты. Как то, без чего вполне можно прожить.

За храбростью не стоит лезть в карман, трясущимися руками вытряхивать ее из кошелька. Храбрость должна быть всегда зажата в кулаке, готовая вырваться на волю как только того потребует случай. Пусть этот случай – познакомиться с мамой своей возлюбленной, защитить ее от нападок серых чулков (если она – синий), поддержать ее хобби, разделить вместе с ней тяжесть сложного выбора, быть терпеливым. Боже мой, сейчас даже не надо завязывать войну против Трои, чтобы доказать свою отвагу. Достаточно просто иметь в себе силы нести ответственность за сказанное, не идти на попятный, удержаться от того, чтобы поставить шах и мат, даже если есть возможность.

Но они так не могут. Они лгут, уворачиваются, делают вид, что не помнят тебя, отмалчиваются, предъявляют ультиматумы, угрожают, шантажируют, дразнят, играют, кичатся, недоговаривают, пытаются убить двух зайцев последним патроном. Их слова растворяются в воздухе как и они сами; всегда наутро, не пережив убийственной откровенности ночи, когда, наконец поддавшись соблазну быть честным, обнажился, и, застеснявшись уязвимых мест, поспешил заштопаться и слинять. Всегда хочешь и не успеваешь крикнуть: «Погоди же! Мне неважно все это: твои доходы, твое место жительства, твои физические данные! Ты позволил заглянуть в себя, и то, что я увидела и услышала – прекрасно!» Но уже не догнать и не вернуть назад. Мосты горят, рушатся оказавшиеся картонными сваи под торопливым бегом двух пар ног, бессильно повисает рука, отчаявшись дотянуться до мокрой, скачущей белым пятном спины.

Только потом, когда погаснет пламя, и пепелище поприветствует тебя гарью и тлеющими угольками, в этой неприметной золе можно будет найти то, что было обронено при поспешном бегстве. Это смелость. Маленький сморщенный комочек.

Для вас, дезертиров, в аду будет приготовлен отдельный котел. Сам Гудвин будет мешать вас деревянной, бесконечно тлеющей лопаточкой, прерываясь на то, чтобы снова и снова латать не желающую умещаться в трусливом сердечке храбрость. 

В настоящем времени

   Я знаю, ты бы не одобрила этот мой год. Покачала бы укоризненно головой, зажгла бы и тут же погасила сожаление в умных зеленых глазах. Все-все про меня знающих глазах.
   Ты бы никогда не назвала меня выскочкой, актрисой, лгуньей, не обвинила бы в лицемерии. Тебе все это было чуждо. А значит и мне. Мне, выросшей на твоих руках. Мне, в чьи уши лилась твоя колыбельная. Ты бы сейчас сказала: "шшш, успокойся", и мерно покачала бы мою покоящуюся на твоем плече голову. На твоем мокром от слез плече.
    Удивительно, насколько память и тело могут запомнить прикосновения. Сколько людей обнимали меня вместе с тобой и после тебя, но никто сегодня не делает это так, как мне бы хотелось. Какими особенными, не похожими на других могут быть скрещенные на твоей спине руки другого человека - легкие, сильные, надежные, легкомысленные. Твои были легкими и надежными, ты обнимала и держала одновременно. И я знала - не упаду.
   Пока не размыкались твои руки все было под силу. Были чистыми и прозрачными категории добра и зла, не требовали рассуждений понятия правого и неправого поступка. Ты правила моим миром и правила его - вносила изменения, делая  совершенней, пусть при этом уязвимей и тоньше. Ты бы, глядя на то сколько боли и неприятностей приносят мне некоторые составляющие моего "сейчас", непременно сказала: "если это так тяжело, то зачем это нужно?"
   Как я хочу присесть на твой старый советский диван, чтобы он прогнулся большн обычного под тяжестью наших с тобой тел. Хочу ощутить прикосновение твоей руки к моей щеке - неизменно правой: легкое потрепывание и ласковое "не журись". Ты могла сказать "не переживай", "не волнуйся", "не раскисай", "не заморачивайся" и еще десятки подобных слов (тебе ли, обучившей меня литературному русскому, этого не знать?). Но ты знала, что говорила: "не журись" - это как не щурься, только не на солнце, а на жизненные неурядицы. Правильно все. Ладно.
   Завтра тебя не станет. Я снова, как и год назад, но уже мысленно, спущусь к тебе, войду в светлую комнату. Знаю, ты увидела меня и узнала, даже из-под полузакрытых век. И как во сне: вскинувшаяся ко мне рука, спустя мгновение безжизненно повисшая. Никогда себе не прощу, что не догадалась схватить ее и крепко прижать к губам. В этом вся ты - протянуть руку, даже за несколько часов смерти.
   Год был ужасным, прости меня за него.
   Как я тебя люблю! Лю-блю! Люб-лю! В настоящем, всегда настоящем времени! 

А далее - зима

   Что далее? А далее - зима.
   В комнатах становится жарче: топятся батареи, горят камины, вспыхивают ссоры. Зимой скандалить выгодно - эмоциональная жестикуляция разогревает мышцы, не дает воображению и памяти уйти в спячку и скрыться до весны: надо помнить, кто, где и когда был неправ, с какой скоростью выдумывал отговорки и сколько обещаний нарушил.
   Зима меняет вектор и градус мысли: разминают уставшие косточки старые устои, мажутся фастум-гелем вошедшие в обиход привычки, принимает горячие ванны затекшее "детство в попе". Как ни парадоксально, но именно зимой понимаешь - надо жить. Надо просыпаться, когда окна еще смотрят на тебя полудремля или ложиться спать, когда до рассвета всего пара часов. Зима - это время мыслей: не всегда глубоких и серьезных, но всегда свежих, бодрых от холодного воздуха. Зимой начинаешь ценить тепло, мягкость, нежность, ценить свет в окне родного дома, потому что этот свет - приют, забота, чай.
   Зима обнуляет счетчики. Неважно, что было до этого - все, что началось с первого числа последнего месяца года, должно быть честным. Холод - это сыворотка правды в промышленных масштабах. Когда коченеют руки, а губы и язык еле произносят: "Такси на Маяковскую, пожалуйста", слова не разбрасываются впустую.
   Еще зимой очень скучаешь по всему, что связано с теплом, будь то речь, руки, взгляд. По всем, кого давно не видел, по всем, кого потерял. Можно выдохнуть эти имена в ночной воздух, тяжело вздохнув. Расстояние, исчисляемое в километрах, исправимо. Расстояние, исчисляемое в разных мирах, не сравняет никто.
   Скоро я сяду за столик у окна с людьми, которых не видела целую вечность. По градации цвета волос, но не по темпераменту и силе духа отличаемся мы с ними. Я знаю, что этот короткий оставшийся срок, разделяющий нас, будет самым сложным: по кипению температур будней, по градусу совершаемых глупостей. Пусть. Мы уже не раз это переживали. Как только мои руки словят мой первый за этот год саратовский снежок, а губы побелеют в тон желающей завьюжить погоды, я пойму, что все - это начало нового года. Хоть и в середине декабря.

Что далее. А далее — зима.

Пока пишу, остывшие дома

на кухнях заворачивают кран,

прокладывают вату между рам,

теперь ты домосед и звездочет,

октябрьский воздух в форточку течет,

к зиме, к зиме все движется в умах,

и я гляжу, как за церковным садом

железо крыш на выцветших домах

волнуется, готовясь к снегопадам.

С сайта http://www.inpearls.ru/

Отвратительность будней

Понимаете, у меня есть мечта. Не то чтобы заветная, но мечта последних месяцев - да. Так сказать, осень-зима 2016. Последний тренд.
Как и во всякой нормальной мечте в ней нет ничего сверхъестественного. Ни порабощения инопланетных существ, ни истребления пряников и других хлебобулочных, ни знакомства с супергероем. Я мечтаю уехать в тихий загородный домик, затопить там камин, запастись водой и душистыми травами для ароматных чаев, завернуться в плед и читать книги. С полным осознанием того, что меня не ждут ни сессия, ни работа, ни быт, никакие однокоренные слову "скука" понятия. Но у меня нет ни домика, ни пледа, ни камина, зато есть туча книг, которые ждут моего внимания.
Я чувствую себя препаршивейшим грызуном, который, набрав разных сортов сыра, бросил их надкусанными, решив вернуться к ним позже, когда будет больше свободного времени, чтобы не торопясь посмаковать. Но не вернулся. Заплутал в чужих норах, сбил обонятельные и вкусовые рецепторы, забегался, выполняя малополезную работу, и устал. Потерял свое сырное сокровище, забыл к нему дорогу и пытается оправдаться.
Меня ждут "Маленькая жизнь", "Обитель", "Светила", "Игры разума", "Прогулки  с Набоковым", "Тайный друг", недочитанные "Покорность" и "Дочь священника", а еще случайно попавшая ко мне "Не навреди". Но все, что я имею - это открытые уроки и концерты, статьи Франка и Жирмунского, унылые местечковые пейзажи. А еще - стремительно летящее время: дни заканчиваются, едва успев начаться, и все, что я успеваю - это осознать, что ничего не успела.
Зимой обязательно необходимы какие-нибудь вакцины: солнечные, энергетические, тонуссодержащие, антинытийные. На естественных аккумуляторах это время не пережить.