Сложная простота

   Умелые руки привычно катают скалкой по тесту. Стойкое воспоминание. Никакими сквозняками мчащихся лет, приносящих и уносящих вместе с собой новых людей, новые кухни, новые блюда, новые насадки для замешивания и раскатывания теста напичканных наворотами миксеров его не выветрить. Старое как мир, основа основ, условные гранитные пласты, не дающие нашему настоящему и будущему порвать с прошлым, - все заключено в этих простых поступательных движениях: вперед-назад вытянутым округлым деревянным обрубком по клейкому сочетанию муки и воды.
   Мне 3 года. Я стою в полусумрачном, похожем на амбар помещении, обмахивая маленькими ладонями раскрасневшиеся от жары щеки. Жара эта от каменных печей, разогретых докрасна – иначе хлеб и чуду не получатся такими пышными и пропеченными. Большие деревянные столы, обстановка простая, граничащая с убогой. Но эта простота – задуманная, ничто не должно отвлекать от интимного союза двух наловчившихся (или только учащихся) рук и подошедшей до нужного состояния опары. Из мебели для сидения только самодельная табуретка, такая низкая, что присев, не увидеть того, что творится наверху. А само действо именно там, непонятное, недоступное детскому уму волшебство, похожее на пассы искусного мага. Как у мамы так получается? Видны только изящные взмахи пальцев: налево – щепотка соли, направо – щепотка сахара, кувшин будто бы сам подливает маме нужное количество воды, и вот уже неприглядное на вид месиво превращается в плотный шар, шар – в лепешку, лепешка – в тонкий мучной пласт. Мама наносит финальные штрихи: сдабривает яичным желтком, рисует вилкой традиционные для дагестанского хлеба узоры – легкое нажатие, и вилка оставляет четыре вдавленных волны, и так еще и еще, пока весь круг не покроется причудливыми волнами. «Не обожгись!» - беспокоясь, кричу я, но мама уже отправила будущий хлеб в это жерло, которое спустя полчаса выдаст не огненную лаву вулкана, но обжигающий руки и нетерпеливый язык чурек. Томиться в ожидании тяжело, и я назойливо дергаю маму за перепачканный мукой фартук, пока она, склонившись над столом, уже раскатывает второй пласт.
   Мы покидаем кари (так назывались эти самодельные простые пекарни, которые раньше были в каждом дворе) пару часов спустя. Мама несет укутанный салфетками и полотенцами хлеб: пять тонких на вид, но пышных при надломе чуреков, возвышаются на подносе симпатичной горкой. Я же – гордая, будто имею к этому хоть какое-то отношение, - несу в руках маленький, специально для меня слепленный мамой чурек: так она всегда делала в конце, напоминая невзначай о моем возрасте, росте и способности помогать ей. Мало, совсем мало. Горячий хлеб приятно обжигает пальцы, и я спешно дую на них, но не пытаюсь отказаться от своей награды: рот наполняется вязкой слюной, нос чувствует запах – дразнящий запах свежей выпечки, дома, детства, тепла. Мама не разрешает откусить даже крохотный кусочек: горячий хлеб вреден для желудка, учит она, да и зачем портить удовольствие, когда до дома пару метров, и можно будет налить душистый чай, нарезать толстыми ломтями сыр, окунуть хлеб в жидкие жирные сливки?
   Мама идет, улыбаясь. Я вижу, она довольна собой. Косынка, которой она обвязывает голову во время готовки, слегка сбилась, выбились темные волнистые локоны. Мама пахнет сладковатым запахом теста, и это в тысячу, в миллионы раз лучше ланкомовской «Черной магии», которой она тогда пользовалась (хотя для меня это было всего лишь «маленький пузырек в черной коробочке». ценной для меня была только коробочка, и я все ждала, когда она освободится для моих сокровищ, которые гораздо важнее каких-то там духов).
   В кари мама почему-то начинала говорить со мной на родном языке, хотя знала, что я не понимаю ни слова, да и все остальное время мы с ней общались на русском. Но было что-то в этих четырех стенах, пропахших жаром национальных пирогов, что напоминало ей о доме, по которому она не переставая скучала. И мне кажется довольно объяснимым тот факт, что после смерти моей бабушки – маминой мамы – она перестала ходить в кари. Совсем. Будто бы не было никогда этих досок и скалок, этих печей, этих тыквенно-ореховых, творожно-луковых, крапивных, мясных начинок для чуду.
   Только сейчас, когда прошло более 18 лет, когда уже мои руки замешивают и катают тесто, я понимаю, что эти походы в кари для отношений дочки-матери, были тем сакральным, чему никогда не обучат в яслях, садиках и школах. Это высший, надобразовательный, надкнижный базис. Ни один бородатый профессор не объяснит, как материнская ссутулившаяся за работой спина, без слов говорила о том, о чем сейчас пытаются сказать федеральные образовательные стандарты: насколько сладок отдых после плодотворной работы, как вести и блюсти свой домашний очаг, как быть правильной, мудрой, безгрешной, честной, справедливой, и как найти научиться сочетать все вышеназванное с простотой. Руки растягивают тесто в стороны, умудряясь не порвать его, и одновременно говорят: «люби и уважай близких, совершай добро, не пускай в сердце алчность и злость, берегись зависти и подлости». Это проникало в подкорку и сидело тихо. Созревало. Пускало крепкие корни, прежде чем расти вверх.
   И я уже знаю, где состоится наша первая беседа с дочкой, когда придет время. Беседа, для которой не нужны слова – только сердце.

!

   Стоит признать: до настоящего момента я не понимала, до чего дошел прогресс. Недооценивала. Не представляла. Но когда в 0.23, озадаченная не философски-хрестоматийным (хотя это как посмотреть), а супружеско-бытовым вопросом "что готовить завтра?", я зашла в не раз выручившее меня кулинарное приложение, то увидела в вариантах предпочтительной кухни раздел "кухня Вестероса", то мои брови уверенно выполнили плавную выгнутую дугу значительно выше своего родного расположения. Не доверяя своим глазам, я кликнула по предложенной ссылке и - держите меня семеро!: "утка с тыквой и яблоками семьи Старк", "рыбацкий пирог по-риверрански", "Павлова" по-хайдергенски (!!!), "запеченная оленина семьи Баратеон", "суп с угрем семьи Грейджой" (памятуя сериальные события, угорь у меня вызывает очень и очень нездоровые ассоциации). В общем, мне срочно утка нужна. Тыква и яблоки имеются.
(От стола Таргариенов, как ни странно, ничего нет. Хотя стейки с кровью из конины были бы вполне уместны).

Преступление и наказание в "Щегле" Донны Тартт

   В судьбе «Щегла» Донны Тартт я больше всего переживаю за то, чтобы какому-нибудь гениальному режиссеру не почудилось в пьяном или наркотическом угаре, на трезвую или наполненную кофейным дурманом голову, что неплохо бы экранизировать третий роман американской писательницы. Потому что поверхностно сюжет, к сожалению, ложится под классический голливудский экшн: главный герой попадает из одной передряги в другую, проходит уличную школу выживания, превращаясь из послушного маминого сына в успешного и талантливого дельца и по совместительству – наркомана, глянцевым фоном при этом служат девочки из эскорт-услуг, героиновые дорожки, наполненные табачным дымом Нью-Йорк, Амстердам, Лас-Вегас, опиаты, раздробленные в мелкую крошку. Но мы с вами – прочитавшие или те, кто будет читать «Щегла», - подчеркиваем слово «поверхностно» красным маркером и для большей важности выделяем его в кружок. Потому что в действительности (слава богу, не киношной действительности) все выглядит совершенно иначе.
   Говоря о «Щегле», сложно даже попытаться перечислить отголоски всех классических произведений, которые в нем – громко или не очень – отзываются. Интерпретируется оруэлловская система, только не в виде всевидящего ока Большого Брата, а в вполне понятной для нас сущности: «Люди просаживают деньги в казино и играют в гольф, возятся в саду, покупают акции и занимаются сексом, меняют машины и ходят на йогу, работают, молятся, затевают ремонт, расстраиваются из-за новостей по телику, трясутся над детьми, сплетничают про соседей, выискивают отзывы о ресторанах, основывают благотворительные фонды, голосуют за политиков, обедают, путешествуют, занимают себя кучей гаджетов и приспособлений, захлебываются в потоке информации, эсэмэсок, общений и развлечений, которые валятся на них отовсюду, и все это только, чтобы забыть, где мы, кто мы». Концепция Оруэлла, в свою очередь, развивается на фундаменте романа воспитания, и тут горячий привет Тартт Чарлзу Диккенсу и его «Большим надеждам», а если говорить о приключенческой стороне (которая, в общем-то, и скрепляет каждый сюжетный поворот), то здесь виной «Оливер Твист». «Щегол» при этом, как ни парадоксально, очень русский: герой-резонер, постоянная рефлексия, осмысление своих действий и мыслей, попытки найти себя, обращение к суициду как к способу обмануть реальность, выйти из игры, метафизическая взаимосвязь с географическим местом нахождения – город-убийца, город-растлеватель, город-провокатор, город-помощник. Какой наш классик воплотил все вышеназванное в своем творчестве? Федор Михайлович, конечно, и мне, как несостоявшемуся автору несостоявшейся дипломной работы по Достоевскому, близки эти настроения, так умело использованные и воплощенные в современной зарубежной прозе. Тут и «Преступление и наказание» - моральное самобичевание личности, истерзанность душевными муками ввиду невозможности изменить то, что уже случилось, вечные вопросы (куда же без них), любимая нами дилемма: «тварь я дрожащая или право имею?», спуск в бездонную пропасть аморальность и затем духовное очищение, подъем, виной чему (Сонечка Мармеладова, Аглая) – любовь. Помимо этого – не контекстное, а реальное обращение к «Идиоту»: парадоксальный тарттовский Мышкин – наркоман и алкоголик Борис, опустивший главного героя Теодора Декера на дно и самолично его оттуда доставший. Современный Мышкин, оправдывающий широту души, разгульность и нескончаемую праздность – любовью, которая не задает вопросов, не осуждает, не укоряет, а просто заставляет тебя быть тем, кем ты есть. Для меня же «Щегол» - это еще и Рубина, хотя о реальной преемственности говорить, конечно, не имеет смысла. Обе они – лиричны, психологичны, обе вплетают искусство в канву повествования, немного обращаются к детективным элементам,  обе с глубокой тщательностью и святостью пишут о любви, верят в любовь, поклоняются любви. 
   Что мы имеем на выходе? Наркомана, которому сочувствуем от всей души, чья откровенность с читателем оправдывает неумеренную ложь в течение его жизни. Нельзя не сочувствовать: жертва террора, сирота, в 13 лет потерявший мать, в 15 – отца. Нельзя не сочувствовать: предательства со стороны одних друзей компенсируют личную холодность и равнодушие по отношению к другим друзьям. Все сбалансировано: белое и черное, контраст добра и зла. Теряем – приобретаем. Любим – ненавидим. Предаем – остаемся обманутыми. Через все это – щемящая ноющая боль от каждой невозвратимой утраты: кто в реальности терял близких людей, сталкивался со смертью – поймет. Осознание необратимости смерти глазами подростка, осязаемость душевной пустоты и чуждости тебя – окружающему миру. Снова и снова: попытки слиться с толпой, приводящие к депрессии, отрицание гнетущей силы провидения и судьбы, приводящие к кокаину.
   Не просто так именно «Щегол» - картина Карела Фабрициуса в центре романа. Кто взглянет, тот поймет: маленькая птичка, прикованная цепью, но гордо и стоически несущая этот свой крест – быть лишенной возможности улететь. Именно гордо, что, например, не сразу удалось Теодору. Точнее, удалось только в конце.
   В романе много об искусстве, как раз о таком, какое мы с вами – непрофессионалы, не знатоки – любим. Когда в картине нас приковывает не игра света и тени, не особенности наложенных художником мазков, не стиль, направление, эпоха говорят с нами, а само изображение: «Эй, приятель, взглянуть не хочешь?» Пусть после этого мы косноязычны и немногословны и не способны соревноваться с критиками в оценке полотна, но мы очарованы и впечатлены. Вдохновлены и причащены к какому-то таинству. Очищены и открыты для любви. После книги Тартт  состояние именно такое. И кто сказал, что это не катарсис? Неподдающийся экранизации, конечно.

Стелла Гиббонс и ее уютная "Неуютная ферма"

Поводов не любить октябрь у меня меньше, чем ноль. Еще можно выбежать за хлебом, не накидывая ни куртку, ни пальто, пройтись пешком от дома до работы, не обвязываться платком, отдавая дань уважения маминым любимцам «менингит заработаешь», «воспаление легких схватишь» и самому страшному – «в 40 лет все болячки повыскакивают – будешь знать». И пока состояние осенней пододеяльной идиллии не вступило еще в свою окончательную стадию, и хочется спать и пить горячий кофе реже, чем 24 часа в сутки (23, например), мой вектор литературных предпочтений указывает в направлении добрых и теплых книг.

Литературный мир, напротив, именно в переваливших за десятое числах октября, как нельзя более серьезен: именно в эти дни решается главная интрига года – кто же получит Нобелевскую премию? И пока книжные магазины приурочивают к этому событию акции и скидки, пока Москва и Саратов, ставшие за последние пару недель площадками для книжных выставок-ярмарок, подводят итоги, пока «Дом на хвосте паровоза», «Иногда корабли» и «Занимательное дождеведение» уютно расположившись на полках книжных по всей стране, ожидают своих покупателей, объемные труды мной как-то перестали восприниматься, входя в диссонанс с деловой и суетливой действительностью. Если вы испытываете похожее состояние и так же как я находитесь в поиске легкого, не лишенного достойных к применению на практике (или хотя бы к записи в блокноте) мыслей, чтения, с которым уютно развалиться на диванчике и выпасть из настоящего на столько часов, сколько у вас их имеется свободных в запасе, то «Неуютная ферма» Стеллы Гиббонс - лучшая для этого находка.

Книжка была написана в 1932 году, но на русский язык была переведена только в конце 2015 года, так что ее вполне можно отнести к категории «новинки» для тех, кому это важно. Хотя на самом деле временные рамки для этой книги играют довольно забавную роль – они вообще не нужны. Первые же страницы (а это – короткое предисловие в виде письма) напрочь выбивают ощущение и понимание времени, выбрасывая своего читателя в хороший такой пространственный космос. Этому полету нужно довериться, расслабиться и просто получать удовольствие. Тем более – есть от чего.

По сути, это хороший небольшой роман с сюжетом, который мы с вами так любим – о том, как кто-то хороший хотел изменить что-то плохое вокруг него. Привет всем супергероям, магистру Йоде, семейству Старков, булычевской Алисе, Добрыне Никитичу и прочим «муромцам», Золушке, иным примерным падчерицам и всем-всем-всем. Нам, пытливым недоверчивым скептикам, коими нас делает литературный опыт, сложно понять, почему эта простая приманка – сделать мир лучше – работает абсолютно беспроигрышно.

В «Неуютной ферме» изюминка заключается в том, кто это пытается сделать, а именно – юная ироничная особа, достаточно начитанная, с хорошим вкусом, не привыкшая работать, но знающая толк в полезной праздности. Однажды приходит такой момент, когда ей надо решить, как быть дальше – идти работать (а она не представляет в скучных офисах) или остановиться у кого-либо из многочисленных родственников и продолжить свое читательно-променадное безделье. Заподозрив, что в одной из четырех семей, рассматриваемых ею как предположительное будущее место жительства, есть существенные проблемы, о которых несложно догадаться даже из письма, Флора (так зовут нашу героиню) решает отправиться туда и помочь родственникам во что бы то ни стало. В этот момент можно закатить глаза, как обычно хочется сделать при просмотре классического американского хоррора, когда герой под соответствующую музыку спускается в темный-темный подвал с доверчивым «Есть кто-нибудь???»

Но! В романе Гиббонс много иронии и хорошего английского юмора, которые поднимают его значительно выше кино-шаблонов. Да, Флора отправляется в мрачное готическое место, находит его в полнейшем запустении, причем это касается как внешнего вида, так и настроения и поведения самих жителей. То, с чем решает бороться героиня, - не что иное как косность и наросший на жизнерадостности мох. Поначалу ее борьба с унылой затхлой атмосферой дома и его обитателей, вращающих колесо своей рутины медленно и тщательно, напоминает борьбу Дон Кихота с ветряными мельницами. Но Флору, к счастью, писал не Сервантес, поэтому очень скоро ей удается запустить один из жерновов, который, медленно вращаясь, привел к движению весь механизм.

Читая роман, практически невозможно сказать, в каком времени мы находимся. Элементы образцового викторианского романа, литературы времен сестер Бронте, мрачной средневековой готики и при этом – современной юморески, дают на выходе невероятную квинтэссенцию увлекательного чтива. Остроумие и обаяние главной героини, ставшей крестной феей для чуть было не угасшего рода Скоткраддеров, делает ее непохожей на остальных литературных предшественников. И это здорово, потому что рисовать в воображении картину, как напомаженный бриллиантином Чарлз посылает в тьму-таракань для Флоры апрельский выпуск Вог, - стоит тысячи воздушных шаров, рождающихся при этом в сердце.

«Неуютная ферма» искрит и пенится как праздничное шампанское, по-хорошему пьянит и требует послать к чертям некоторые условности и жадно целоваться с теми, к кому неровно и часто бьется сердце. Она – как перевернутый путеводитель по чопорной Англии: готовишься к чинному и строгому, а там, как и полагается, водятся черти, которым явно и срочно требуется дезинфекция, контрацепция и здравый смысл. Не, ну а что? Будь у вас родственники, любящие полежать лицом в борозде, считающие себя первыми секс-символами на деревне, религиозными фанатиками, предрекающими всем смерть в геенне огненной, вы бы тоже поставили мир на эти три кита.   

Концовка романа специально для девочек: карамельная на вкус и запах любовная идиллия, грозящая испортить финал своей приторностью, если бы не чуткость и вовремя срабатывающая ирония автора:

«Мгновение спустя он проговорил:

- Это ведь навсегда?

И Флора прошептала:

- Навсегда.

Уже почти совсем стемнело. Вышли звезды и луна, боярышник как будто светился в ночи. Флора и Чарлз разом взглянули друг на друга и рассмеялись. Флора заметила, что зубы у него удивительно белые и ровные.

- Чарлз, у тебя божественные зубы».

Но разве это может испортить романтику предзакатного вечера? Ни за что! Бокал шампанского за мисс Гиббонс, показавшую, как гомерически смешно может выглядеть полстолетия строгого режима в английской литературе.

З - значит Зулейха

   Если вы - выходец с Кавказа и можете похвастать тем, что ни разу в жизни не сталкивались с национальной дискриминацией, то попробуйте подыскать себе съемное жилье за пределами СКФО.
   Не то, чтобы это невозможно, просто сложно и унизительно. Можно пойти двумя путями. Разместить на авито объявление о поиске жилья, благо при заполнении запроса отсутствует графа с указателем этнической принадлежности. Указать то, что действительно важно (и честно) на ваш взгляд: "молодая семья...", "без вредных привычек...", "чистоту и своевременные выплаты гарантируем...". Если после звонков, предложений, переговоров и обсуждений дойдет до личной встречи с осмотром потенциального жилья, то там уже станет ясно, что молодая семья - это Магомед и Патимат (условно), что у них (мгновенное считывание внешних данных) а) темные волосы, б) темные глаза, в) темные брови, г) характерный акцент, д) чуждые русскому языку слова, е) экспрессивная жестикуляция, ж) басурманское "жи есть!" и если после всего этого несимпатичного набора у хозяев не загорится красная лампочка, сигнализирующая об опасности, можно считать, что сделка успешно заключена.
   Есть и другой, для тех, кто отворачивается от проторенных дорог, подход. Попросить авито выдать предложения с соответствующими вашим критериям сдающимся жильем и уже там, заинтересовавшись тем или иным вариантом, заглянуть в подробное описание и увидеть: "сдам квартиру РУССКОЙ семье". Ходят слухи, что можно все-таки рискнуть и позвонить по указанному номеру, представиться не Расулом, а Русланом, не Зулейхой, а Зиной, договориться о встрече и уже на месте убеждать хозяев, что Зулпукар гарантирует такую же чистоту как гарантировал бы Захар, что не будет толпы родственников, выкладывающих в лежачем на матрасах положении живой коридор от прихожей до кухни, что соседи не услышат бередящую сердца лезгинку, что не случится эмоционального полета из окон кепок FBI и красных мокасин в период бурных ссор с любимой, приготовившей недостаточно острый соус к хинкалу. Можно для убедительности стукнуть кулаком по столу и прогреметь: "Хватит! Хватит, черт вас побери, жить стереотипами! Мы дышим одним и тем же воздухом, мы живем под одним небом! Наши деды, спешу вам напомнить, погибая во время Великой Отечественной, мешали свою кровь с русской, белорусской, украинской, грузинской, казахской, адыгейской, черкесской и сотнями других, образуя единый широкий поток РОССИЙСКОЙ крови. Да, мы молимся разным богам, но одинаково чтим старших, традиции гостеприимства, испытываем идентичные чувства сочувствия к раненым и больным, сопричастности к национальной гордости. Хватит этих националистских подтекстов! Давайте пожмем друг другу руки и отметим мое заселение в вашу распрекрасную квартиру щедрым застольем с дагестанским коньяком под русские пельмени! А иначе знаете что? А иначе фильм посмотрите! Даже два. "12 лет рабства" и "Шоколад". Какой-никакой, а ликбез для особых любителей народной самоидентификации".
   Точно, так бы я и сказала. А фильмы уже посмотрела. Причем "12 лет рабства" мне понравился в разы больше: там актеры органичней, сюжет до самого конца сохраняет свою интригу, а появление Брэда Питта - идеальная в эстетическом плане кульминация :) "Шоколад", на мой взгляд, слабей идейно, в некоторых эпизодах вообще Ctrl C+ctrl V, но для закрепления темы урока подойдет. Смотреть для расширения космполитического мировоззрения, развития (если его нет - зарождения) душевного гуманизма. Для тех. кто любит состязаться в дискурсах на стороне национализма, сцены с избиением темнокожих смотреть на повторе до ощущения рвотных позывов.

Честный Есенин у Мариенгофа

    /Счастья надо просить так, как одесский беспризорный милостыню:
- Гражданка, дайте пятачок. А не то плюну вам в физиономию - у меня сифилис./

   В бытность мою студенткой журфака я предпочитала лекции по отечественной литературе парам по зарубежке, по профильным либо смежным с профессией предметам. В отечке же отдавала особую симпатию литературным биографиям, среди них – мемуарам, написанным современниками того или иного автора, в которых, в свою очередь, особенно любила вещи очень художественные, тщательно замаскированную под вымысел документалистику. Оттуда любовь к довлатовской псевдо-автобиографичности: знаешь, что неправда, а все равно веришь, до того искусно сделано!
   Анатолия Мариенгофа на втором курсе советовал мне знакомый с очки, вкусу которого вполне можно было доверять. Советовал он именно «Циников», у меня же спустя четыре года руки дошли только до «Романа без вранья». Его я порекомендовала бы обязательно читать студентам-филологам, в особенности во время изучения поэзии начала 20 века с ее многочисленными направлениями, в том числе имажинизмом, представителем которого был Сергей Есенин.
   Есенина сейчас либо вдумчиво и нежно любят, либо пишут по нему дипломы, либо используют в цитатках для ВК. Почти каждая девочка в свой переходный мечтает встретить мальчишку, который будет любить так же, как любил в своих стихах Сергей Александрович – хулиган, умеющий быть покорным, губящий себя в пьяном угаре и в кабацких скандалах. Читать Мариенгофа, написавшего мемуары на правах лучшего друга, нужно хотя бы для того, чтобы навсегда вытравить сложившийся образ поэта как славного дебошира, вынужденного больше обороняться, чем нападать. Есенин у Мариенгофа циничен и мнителен, язвителен и черств. Эпизодичные воспоминания автора дают нам обширную картину жизни двух поэтов: разнузданность и неприкаянность, регулярные скитания в поисках жилья, денег и еды, святая вера в силу собственного творчества, пока еще мало кем признанного и не раз освистанного студентами на литературных вечерах. Воспоминания Мариенгофа прошиты мелочами быта, обрывками кем-то сказанных фраз, незначительными или важными словами, серыми буднями и красными календарными датами. Попытки найти свое место, завоевать и прочно сесть на свою писательскую нишу совпали с периодом Октябрьской и Февральской революции, прихода к власти большевиков и глобальной перестройки государства, потому преследующее поэтов ощущение непостоянства, зыбкости будущего понятно и объяснимо.
   Помимо разбитой, пьяной, потерявшей почву под ногами России Мариенгоф рисует очень трогательные, очень чувственные сцены, в которых любимец женской (и не только) публики Сергей Есенин предстает то в совершенно неприглядном (эпизоды встреч с нелюбимой женой Зинаидой Райх, холодности к детям от нее, черствости к родителям и сестрам, бестактности к Шварцу, приведшей к самоубийству последнего), то в вызывающем сострадание и сочувствие (поедающая живьем тоска Есенина по Родине, мучительные отношения с Айседорой Дункан) виде. Многое Мариенгоф опускает: развязку упомянутых отношений с американской танцовщицей, подробности гибели поэта. Но стиль книги – быстрые заметки, как бы на бегу – это оправдывает.
Сцена на миллион – танец Айседоры с алым шарфом, которому она «сломала хребет, беспокойными пальцами сдавила горло». Этот же шарф стал причиной ее смерти: попав в ось колеса автомобиля, на котором Дункан отправилась на прогулку, он затянулся и задушил ее. Произошло это спустя несколько лет  после смерти Есенина.
   В общем, филологам, есениноведам и –любам «Роман без вранья» Анатолия Мариенгофа – читать, для простого же, легкого чтения вещь, скорее всего, не подойдет, если только вы не поклонник стиля а-ля Ерофеев «Москва-Петушки».

"Алло, мам, мы в Дагестане"

   Когда мои саратовские друзья согласились, пожалуй, на самую рискованную в их совместной жизни авантюру – приехать в Дагестан на мою свадьбу – я, ни разу не признавшись им в этом, насчитывала по тысяче овец по ночам в тщетных попытках спокойно уснуть. Шутка ли, приехать в один из самых нашумевших регионов России, напичканный стереотипами как зимняя картошка – глазками.
   В этот период я очень хорошо понимала ход мыслей глав субъектов РФ, наводящих лоск перед приездом вышестоящих лиц. Будь у меня соответствующие регалии и полномочия, я бы в срочном порядке засадила сотню саженцев вечнозеленых, разбила бы пару десятков цветочных клумб, запустила бы вечно дремлющие городские фонтаны, перестелила бы асфальт и попросила бы весеннее солнце как можно чаще рассыпать сноп своих лучей над маленьким приморским городом, неизвестным большинству жителей этой страны. Самую же ударную часть сил я бы бросила на берег, превратив его из диковато-заброшенного в чистый и цивилизованный. Чтобы не стыдно. Чтобы гостеприимно и приветливо. Чтобы по душе пришлось.
   Собственно, я до сих пор не понимаю, как Вика с Игорем на это согласились. Все, что они знали о Дагестане, - они знали из новостей, трамбующих факты и домыслы в одно неприглядного цвета месиво. И еще от меня, во время коротких сессионных встреч, когда я только успевала пожаловаться на приевшуюся мне кавказскую действительность. Главным рефреном при этом звучало слово «Надоело!» и дальше по тексту: напускная порядочность, чиновничий беспредел, низкий уровень культуры и грамотности, дошедшая до крайности коррупционная развязанность. Гнев в моей голове нажимал на пульт управления и командовал над всеми эмоциями, как только я начинала описывать каждодневные будни-быдни слоняющейся толпами безработной молодежи – от 16 и старше, так и не сумевших переступить порог переходного возраста, разве что внешне. Сложное сочетание пошлости и религиозной фанатичности – вот, что никогда не давалось мне к осмыслению, и немало жарких обсуждений на эту тему оставили мы с одногруппниками за столиками «Полиглота».
   В общем, как вы понимаете, мне было о чем подумать перед Викиным приездом. Трудности начинались с поезда «Москва-Махачкала»: те, кто на нем ездил, знают, о чем речь, те, кто не ездил, - убереги вас Господь от дурных маршрутов. Я ожидала, что первой фразой моих гостей, как только они ступят на махачкалинский перрон, будет «Мы едем обратно!», но последовало совсем не то, что я ожидала. «У вас такие горы красивые!» - перебивали они друг друга, «мы из поезда ими любовались». Из поезда с грязными стеклами, пыльными матрасами и душными купе любоваться красивыми горами – это сильно. Это, я бы сказала, по-русски: эстетика заброшенности, красота дикости, трогательность невинной природы, не знающей вмешательства человека. Дело заладится, подумала я, и перестала звать по ночам отары овец с приготовленными для них препятствиями в виде разноцветных заборчиков.
   Весь секрет Дагестана в том, что его нужно воспринимать таким, какой он есть, ничего не ожидая, но и ни на какие стереотипы не опираясь. Главное характеризующее его слово, - контрастность. Это относится и к местным жителям, и к местной природе, и к местной кухне. Надо принимать как данность и оценивающие откровенные взгляды мальчиков пубертатного возраста (не согласных с категорией «мальчики»), под которыми стесняешься, ежишься и кажешься себе вульгарной и преступной, и национальное гостеприимство, щедрость, льющаяся через край, особенно когда заходит вопрос об угощении для гостя, особенно когда гость – приезжий. Здесь хвастовство и самоуверенность, уходящие корнями в древнюю горскую бытность, когда скакали на конях и рассекали воздух саблями храбрые джигиты в теплых бурках и высоких папахах, идут на пользу, заставляя с чистым сердцем выставлять на стол самые лучшие запасы вин и коньяков, натуральных соков и домашних наливок, подавать пышущий паром пышный хинкал с разваренными кусками говядины или баранины с таким дразнящим запахом чесночно-томатного соуса, что даже у тех, кто на строгой диете, побегут слюнки. Викиным фаворитом остались чуду – толстые дагестанские пироги с разной начинкой: с творогом, зеленью, тыквой, картошкой с мясом. Причем пробовать надо обязательно все, что предлагает каждая нация (а их, вопреки распространенной ошибке, в Дагестане более сорока), ведь даже здесь желание каждого этноса доказать, что их кухня – самая прекрасная, приводит к удивительно аппетитным результатам. Надо непременно отведать чабанский хинкал, готовящийся на костре на природе, полакомиться аварской абрикосовой кашей с урбечем – неизвестным за пределами Дагестана лакомством, готовящимся из семян льна, кумыкским сладким пловом из сухофруктов, лезгинским довга – рисом, сваренным в молоке с зеленью и мятой, лакскими курзе с щавелем. Все сытно, вкусно, колоритно и снова – контрастно, ведь как, например, может сочетаться сладость сиропа сваренных сухофруктов с рисом? А ведь может! Может!
   Надо принимать как данность кепки FBI и красные мокасины, ставшие легендой. Принимать и понимать – это местная достопримечательность, ключевой символ. Не биг бэн, конечно, но не каждому ведь даны опознавательные знаки в виде гигантских часов. Довольствуемся, чем можем. Терпим. Ведь не вычеркнуть, не отказаться. Вы можете представить ирландцев без килта? То-то и оно.
   Точно так же нужно понимать и прощать бесшабашное вождение, лихое пренебрежение правилами дорожного движения и снисходительное презрение к тем, кто их соблюдает. Это издержки генетики, отголоски прошлого предков. Ну нет у нас больше войн и сражений, нет территорий, по которым можно скакать удалым галопом, заскочив по пути к роднику пощеголять перед горянками. А удаль есть, и деть ее больше некуда. Поэтому только так – обгоняя и подрезая друг друга, оглушительно разрывая улицу автомобильными клаксонами – и можно доказать сопернику свое превосходство, обходя его плечо к плечу, оставляя на память о себе легкие прочесы на автомобильных крыльях. Но что такое прочесы? Мелочь! Стоит ли обращать на это внимание? В конце концов, машину, как и мужчину, украшают шрамы.
Как по мне, так самое сложное – это жить в Махачкале. Шумно, людно, архитектура безобразна – плод местечковых соревнований на тему «Быстрее, выше, смелее». Много магазинов, много салонов красоты, много кафе. Порой кажется, да зачем столько? Ведь спроса не будет. А он – этот спрос - есть. Особенно по вечерам, когда студенчество и работающая молодежь совершает свой каждодневный променад, а люди среднего поколения (преимущественно мужчины) решают в ресторанной обстановке свои коммерческие дела. «Важные вопросы решаются за столом» - одно из основополагающих положений устава успешных переговоров кавказского мужчины. И есть, есть один важный момент, когда ты радуешься тому, что таки не все европеизировано, что сохранилась диковатая самобытность. Это происходит тогда, когда ты выбираешь кафе. Если твой кошелек достаточно тощ, а желание поесть достаточно велико, то все, что нужно, это вспомнить, кто из твоих кунаков (друзей) или кунаков твоих кунаков, а может твоих односельчан или односельчан твоих бабушки с дедушкой держит подобное заведение. Такие обязательно найдутся, можно быть уверенным. Можно смело идти туда и попросить накормить в долг. В долг, Карл! И пусть за окном бушует кризис, лютуют санкции и под угрозой стоит ввоз хамона, в какой-нибудь маленькой махачкалинской столовой, с незамысловатым названием «У Магомеда», ты будешь вкусно и сытно накормлен – не горячими тортильями с мадерой, но ароматными долма. Что, если поразмыслить, не такая уж плохая альтернатива.
   Чтобы жить в Махачкале, надо из нее уезжать, как бы парадоксально это ни звучало. Если билет в швейцарские Альпы остается недосягаемой для ваших финансов мечтой, то кавказские горы – отличная этому замена. Менее раскрученная, но не менее живописная. Собственно, горы и море в Дагестане – это то, за что стоит любить эту республику. Сулакский каньон, бархан Сарыкум, Ирганайское водохранилище, гора Шалбуздаг, водопад Тобот, село Гуниб, Дербентская крепость заброшенное село Гамсутль, в котором сегодня живет только один человек – это неполный список мест, своего рода обязательный топ поездок для каждого туриста. Впрочем, можно обойтись и без этих обязаловок и просто уехать в горы, неважно, в какой район. Прелесть кавказских гор в том, что они до сих пор в таком же диком и первозданном состоянии, как и две сотни лет назад. Девственность природы – вот то единственное, что удалось сохранить в Дагестане, чудом уцелевшее благодаря разве что-то ленивости и отсутствию воображения у местных жителей. Это тот самый редкий случай, когда слава богу.
   В Дагестан обязательно надо приехать, чтобы понять: здесь ходят в джинсах, здесь ходят без хиджабов, здесь не взрывают на улицах, здесь не крадут девушек. И здесь, черт возьми, есть блондинки! Наверное, со стереотипами сюда ехать даже веселей, потому что ощущать, как они рушатся, - по-настоящему здорово. Никогда не забуду, как Вика с Игорем, приехав, наконец, из шумной Махачкалы в мой родной город – маленький Избербаш, никак не могли надышаться воздухом: они вдыхали его жадно, часто и все твердили: «Господи, какой чудесный воздух!» Это разлегшийся по городу аромат морского бриза. Именно разлегшийся, на крышах домов и магазинах, на ветках деревьев, на перилах учебных заведений. Он повсюду, он в сердце, он – панацея от глубоких душевных ран и обид. Достаточно просто приехать к морю – час пешком, десять минут на машине – и вот уже легче дышать, легче смотреть на мир.
   Я очень переживала, какие впечатления Вика с Игорем забрали с собой. Но спустя месяц после отъезда, Вика вдруг написала: «Слушай, я снова хочу к вам приехать. Мы ведь не были в горах, правда? Съездим?». Съездим. Поднимемся в горы, чтобы потом с неохотой с них спуститься.

Кочерёг

   Русский язык может застать врасплох совершенно неожиданно.
   Не так давно сижу я, значит, на кухне, нарезаю мясо для соуса, как вдруг смс: "Чулок или чулков?" Не успела я включить в себе дипломированного специалиста, выпадающего из реальности на время моих кулинарных баталий, как приходит вторая: "Быстро!" Я человек простой, когда мне говорят "быстро" - я начинаю жутко тормозить. Хоть и понимаю, что промедление чревато чем-нибудь нехорошим. Смс-обстрелом, например. "Всем оставаться на своих местах!" "Это ограбление!" "Знания на стол, и без фокусов!" В общем, я все выложила. Все, что имела в запасе по теме "Трудности множественного числа". Сдала и турок, и грузин, и цыган. И запасы макарон, апельсинов и помидоров. Призналась, что потратила уйму денег на несколько пар туфель. Пригрозила достать из сумочки пять кочерёг и огреть ими горе-обидчика, а после отправить его на донья морские (сразу на несколько, чтобы неповадно впредь).
   Правда, грабители на этом не остановились. Они потребовали еще Буриданова осла и от альфа до омега. Знали, негодники, что заныкан у меня старый добрый фразеологический кейс. Отдала я, не стала противиться. Не все, конечно. Сизифов труд и Аника-воин со мной остались. Мы с ними соус пошли доваривать.

Резюме на стол

   Самое нелепое, что случалось со мной в жизни, - это поиски работы. Может, оттого что я еще недостаточно самостоятельна и часть пуповины, которая отвечает за мамины поиски рода деятельности для своего чада осталась неперерезанной,  или оттого что потребность в смене среднеоплачиваемой рутины возникла у меня впервые за последние шесть лет, или (что скорее всего) вся загвоздка в том, что я просто не знаю, в какой сфере я бы пригодилась как никто другой, но то, что я потерпела унылое фиаско в моем непродолжительном поиске сами-знаете-чего, остается фактом.
   Сейчас Надя закатит глаза и тоном воспитанного Кролика из «Винни Пуха» скажет, что люди ищут работу месяцами и годами, что она не ждет их за первым же поворотом, не подмигивает кокетливо из-за угла, не шепчет интимно: «Псс, нуждающаяся, 5 через 2, полную занятость, восьмичасовой рабочий день не хочешь?» Взрослые люди, съевшие в этом вопросе пони, суриката и ежа, терпеливо объяснят, что вакансия – штука, требующая терпения. Вроде нравящейся чужой женщины: пройдет время – и она непременно снова станет свободной (читай – вакантной). Тут-то к ней и надо подкатить: «Здравствуйте. А разрешите представиться. Муминат, 22 года. Да, крошка, я уверена, что я – то самое, что ты давно ищешь. Выбери меня, и ты ни  секунды не пожалеешь об этом». Коньячок Резюме на стол. Уверенный взгляд. Расправленные плечи. Чувство юмора на полные обороты. Готовность повторять «люблю-куплю-полетели» столько раз, сколько потребуется. И вот уже ты один на финишной прямой. Последний рывок – испытательный двух-трех-четырехнедельный срок – и можешь проводить с этой дамочкой каждый день, либо забирать ее домой на выходные и любить с полной отдачей.
   Эти две терпеливо-выжидающие концепции не подходили мне по двум совершенно веским причинам: 1) я отчаянно и срочно нуждалась в деньгах; 2) время било меня с другой стороны ринга, перестав быть справедливым рефери. Исходя из вышеназванного, я сделала две объяснимые в таких ситуациях вещи: 1) зарегистрировалась на хедхантере и заполнила резюме; 2) забила тревожный клич среди друзей и знакомых о том, что ищу адекватную в моральном плане работу с зарплатой выше среднего и (восклицательный знак) с гибким графиком. Будь я работодателем, я бы себя взяла. Потому что люди, нуждающиеся в деньгах, будут превышать свой рабочий КПД настолько, насколько это возможно. Абсолютно не являясь материалисткой, я считаю, что сегодня материальный стимул – один из самых эффективных, а среди студенчества – особенно. В общем-то, если бы мне сказали, что мне необходимо продавать семечки «От Мартина» восемь часов в день в любое удобное для меня время за 20 тысяч в месяц, я бы согласилась. Если бы мне предложили стирать пуховкой пылинки с покупателей в МахМара восемь часов в день в любое удобное для меня время за 20 тысяч в месяц, я бы согласилась. Ну и классический пример – я бы, конечно, согласилась мыть полы в Газпроме раз в 2-3 дня, а то и каждый день, если бы мне предложили 20 тысяч в месяц. Во всем этом нет ничего зазорного, если не считать того, что у меня имеется красный диплом и шесть лет опыта работы по специальности. Мне необходимо было обеспечить себе безбедное существование на время учебы в магистратуре, а 20 тысяч – это тот самый минимум, который не дал бы мне протянуть ноги с голоду. Важным было другое – свободное посещение пар, без постоянных унизительных отпрашиваний у начальства, выслушиваний всего, что начинается со слова «надоело» и заканчивается словом «есть много желающих ПО-НАСТОЯЩЕМУ работать».
   Возможно, проблема была в моем резюме. Я не составила его по альфа и омега любого работодателя, а именно – не стала перечислять в личных качествах амбициозность, стрессоустойчивость, целеустремленность, ответственность, креативность, коммуникабельность. Это как «ландан из зе кэпитал оф грейтбритан» - все знают, что это так, и всем набило оскомину от этого речитатива. Ежу понятно, что, будучи трудоустроенным и мало-мальски держась за место, доставшееся путем  страданий, просьб и унижений, серый (в цвет будней) офисный планктон будет и амбициозным, и стрессоустойчивым, и целеустремленным, и ответственным, и креативным, и коммуникабельным. Зачем об этом писать? Поэтому в личных качествах я писала о любви и уважении к русскому языку и вытекающих из этого приятных последствиях: грамотности, умении красиво облачить мысль в слово, способности неплохо корректировать чужие тексты, превращая их по мере необходимости от просто грамматически чистых до художественно более красивых, чем оригиналы (я говорю не об искажении авторства, а о текстах, например, горе-филологов, пишущих свои впечатления об открытом уроке на уровне сочинения семиклассника). А еще я обязательно указывала такую свою черту как стремление к самосовершенствованию. Потому что именно ее я считаю вектором силы, направленной вверх, для каждого из нас.
   Я честно признавалась: хочу много и творчески работать. Либо просто много и хорошо. Причем «творчески» - это требование к работодателю, именно от него я жду здоровой загруженности, от которой потом приятно сводит мозги в кучу, а «много и хорошо» - это то, что я могу дать. Не больше, не меньше.
   Знаете, кто просматривал мои резюме? Магазины одежды, продуктовые гипермаркеты, оптовые базы разновсячины, невнятные интернет-ресурсы, которые предлагали в качестве удаленной работы консультировать людей по скайпу по соответствующей ресурсу тематике. Знаете, какие вакансии были свободны? Операторов в кол-центрах, секретарей в школах за 6 (!!!!!!!) тысяч, менеджеров по продажам услуг в Ростелекоме. Ищите во всем этом общий знаменатель «творчество» и если найдете – обязательно дайте мне знать.
   Самыми востребованными вакансиями на хедхантере были вакансии менеджеров и администраторов. Эти профессии просто покорили каждую уважающую себя периферию, а сфера обслуживания поставила на колени всю уважающую себя «илиту» - ученых и аспирантов, профессоров и учителей, инженеров и технологов. Кому нужен твой диплом, если ты не способен по десять часов в день встречать посетителей и терпеливо отвечать на их вопросы? Кому нужен твой интеллектуальный запас, если ты не умеешь продавать людям ненужные им (до встречи с тобой) вещи? И здесь бессильна даже вдохновляющая вечная битва технарей и гуманитариев, потому что всем, в общем-то, все равно умножаешь ты 324 на 7 в уме или нет, помнишь главных представителей футуризма в России или забыл. Встречай посетителей. Отвечай на звонки. Массируй втихаря щеки, насмерть сведенные судорогой улыбки. И будь счастлив.
   Если обо мне, то я вернулась на прежнюю работу, но открыта для удаленных интересных предложений. Сейчас у меня их два – от Вики и Кристины. Если вдруг появятся еще – предлагайте. Я рассматриваю все, что связано с литературным редактированием, а если это касается еще и создания крутых текстов, то я всеми десятью пишущими пальцами за. «Желание творчески работать» - пишем, «ответственость и целеустремленность» - держим в уме)).