Я знала, что он придет, и он пришел. Момент, когда я
неопределенное количество дней абсолютно, до самых ниточек-кончиков-капелек,
несчастна.
Это физическое ощущение полноты несчастья, и я ношу его
словно горб – рада бы избавиться, но он слился и прирос. Ходишь и ощущаешь всем
телом, всем существом своим, что уродлив, неповоротлив и тяжел. Еще более
угловатыми и резкими становятся и без того далеко не пластичные движения,
повороты, ходьба, а слова как камни – не звучат, не вырываются, а вываливаются
какими-то тяжелыми серыми булыжниками, и никак не остановить этот каменный
поток, только слышишь гулкий стук от каждого произнесенного «привет».
Непохожесть и обособленность от остального мира настолько
кричаще неправильны, что испытываешь неловкость и злость, и плачешь как
нашкодивший ребенок, и кусаешь протянутую руку как ощетинившаяся сука. И все
вокруг тяжелое и непроницаемое: налившийся свинцом от килограммовой жары
воздух, в который, кажется, пальцем можно ткнуть как в жижу. Это застывшее
кремообразное так и снять бы, стянуть как неподходящую простыню и застелить
свою, другую, прозрачную, легкую и прохладную, чтобы задышать уже наконец.
Я просыпаюсь от чего-то душащего и не сразу спросонья
понимаю, что это жара. Только по влажным волосам и обезоруживающему чувству
слабости приходит догадка, и обреченно думаешь: еще не конец. Не конец ни лету,
ни твоей уродливости, ни этому дурацкому плавлению мозгов, когда – будь хоть
трижды умный – все равно дурак дураком.
Обычно я несчастна весь маетный сентябрь. И только в
октябре, если повезет, понимаешь – выжил. И чувствуешь: конец.
Комментариев нет:
Отправить комментарий