А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам,
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.
Сукины сыны всегда
жили, живы и будут жить. И мне, ханже, чистоплюйке, интеллигенту-филологу, ни
грамма не стыдно так их называть. По-другому не могу.
В прошлом году,
тоже зимой, понесло меня в тяжелую, чреватую последствиями, тему – военные
сороковые, концлагеря, культы личностей Сталина-Гитлера. На волне этого прочла
я тогда Роберта Мерля «Смерть – мое ремесло», «Мальчика в полосатой пижаме»
посмотрела и «Список Шиндлера». Все три вещи были сильными, но «Список
Шиндлера» что-то во мне перевернул. И когда на сочинской олимпиаде Липницкая
катала одиночную программу под саундтрек из этого фильма, перед моими глазами
не девочка в красном платье на льду тройные аксели описывала, а остриженные
евреи покорно шли в Освенцим. Этот фильм я больше никогда не пересматривала. И
пересматривать не стану. Но чувство пошатнувшейся системы установок и взглядов
на мир до сих пор помню. На место ничего не встало: скривившееся под порывом
ветра дерево так и будет жить полусогнутым.
Вторая вещь,
перепахавшая меня, - только что законченная трилогия Рыбакова «Дети Арбата».
Сильней, чем Гроссмановская «Жизнь и судьба», чем Васильевские «А зори здесь
тихие» и «Завтра была война». Сильней, чем все, что я когда-либо читала о
войне. Может, еще и потому, что война в романе Рыбакова – как апофеоз
сталинского правления, катастрофическая ошибка – логичная после череды
многолетних ошибок великого вождя. Атмосфера ужаса и страха, постоянной
напряженности, ожидания, что за тобой придут, на тебя донесут, станут пытать и
бить резиновыми дубинками, чтобы кровотечения были не внешними, а внутренними,
что детей будут воспитывать настоящими советскими гражданами, которые, не
задумываясь, сдадут инакомыслящих родителей, дабы не быть детьми врагов народа,
что семилетние ребята наравне со всеми будут отбывать срок в лагерях, что кража
будет караться тяжелей, чем убийство, что быть в системе – значит быть готовым
предать товарища, родственника, друга, осознавать себя винтиком в огромной
машине, который в любой момент могут сменить. И меняли. Мнительность и безжалостность
товарища Сталина не пощадила ни высший правительственный аппарат, ни простых
людей. А то, что по Переписи населения не досчитались шести миллионов человек –
вина переписчиков. За это тоже расстрелять.
Великий вождь не
может ошибаться. А потому стократные донесения-предупреждения о том, что Гитлер
готовит наступление на Советский Союз во второй половине июня, Сталиным
игнорировались. Как же! Ведь подписан пакт о ненападении, с самим Риббентропом
пили, за одним столом сидели, обо всем договорились: СССР не мешает Германии
оккупировать Польшу, затем по очереди они завоевывают и остальные страны и всё
– мир становится советско-германским. А слезливый поддонок Гитлер (вегетарианцем,
кстати, был, что не мешало людей тысячами под нож пускать) начхал на этот пакт,
наверное, еще и посмеялся над доверчивым грузином. Но и это не страшно: там,
наверху, пусть хоть перегрызут друг друга. Страшно то, что застигнутый врасплох
простой народ, гиб тысячами, миллионами, трупами устилалась дорога к Москве,
Харькову, Бресту, Киеву, Сталинграду, Минску. Страшно то, что за два-три дня
немцы прошли около 600 километров в то время как испуганный товарищ Сталин в
страхе прятался на даче, судорожно сжимая в кармане пистолет, чтобы не быть
растерзанным обманутым и озлобленным народом.
Нахал и
приспособленец Юрка Шарок остался жив. Ни разу не испытывал чувство голода и
нужды. Жил в достатке, по ночам допросы вел, обличал троцкистов и зиновьевцев,
потом заграницей агентом работал, так и остался там. Трус и подлипала Вадим
Марасевич тоже нашел способ выжить: сменил свои проправительственные статейки
на патриотические, даром что отца, честного принципиального человека, угробил. Жива
осталась и Вика Марасевич, благополучно вышедшая замуж за француза, а до этого
работавшая на НКВД, которые платили ей за информацию об иностранных агентах в
Москве. Агенты информацию выдавали, естественно, по ночам…
А Лену Будягину
расстреляли как дочь врага народа. И ничего, что этот враг народа – Иван
Будягин – единственный, кто когда-то в ссылке в Сибири пожалел угрюмого дикого
кавказского парня, Иосифа Джугашвили. И Глеба Дубинина, полюбившего Лену,
расстреляли. И Варя Иванова умерла. Прямая, чуждая принципов сталинского строя,
смелая, не чурающаяся осужденных друзей, погибла. Всю жизнь ждала Сашку
Панкратова и только перед смертью дождалась, на передовой встретились, когда
ранена была смертельно. И Саша, отмучившийся за несчастную стенгазету, которая
вышла за его подписью без упоминания товарища Сталина, погиб вместе с ней.
Выкопал Варе могилу, лег рядом, лес заминировал, дождался, пока немецкая
дивизия покажется, и выстрелил. Ему 32, ей 26. молодые еще были.