Не царское это дело...

   Вот, бывает, лежишь и представляешь себя юной чудесной барышней. Тонкий стан, шелковистые волосы, рассыпающиеся по плечам, точеная фигурка, горделивая осанка, пронзительный взгляд темных глаз, которые из-за густых пушистых ресниц кажутся еще темнее. Голос мягкий бархатный, движения плавные, неторопливые. Не идет - скользит, все взгляды к себе приковывает, вслед заставляет оборачиваться. Царевна-лебедь - ни дать ни взять.
   И вот приходит такая царевна с папенькой под ручку на бал к графине Воронцовой. Вся в мехах да бархате, оборочки белые кружевные, перчаточки черные в сеточку, шляпка с вуалью опущенной - все как надобно. Ни на кого не глядит, рассеянно окидывает взглядом толпу, лениво обмахивается веером не столько от жары, сколько от скуки. Так же скучающе проходит круг вальса, небрежным кивком головы благодарит партнера, соглашается на мазурку и кадриль. И вот, отплясывая очередной катильон, уже порядком оживившись и раскрасневшись, слышит царевна-лебедь какой-то посторонний звук, неизвестно как пробравшийся в стройный хор талантливых музыкантов. "Померещилось, наверное", - думает царевна, но звук становится все назойливей и напоминает что-то до боли знакомое. И неприятное. И далекое от празднично-нарядного зала и его воздушно-кисейного великолепия. Царевна выходит на балкон, чтобы выяснить, в чем дело, и оказывается на знакомой с детства кухне, а с потолка весело капает вода, как бы говоря: "Ну что, голубокровая особа, вытрешь меня или можно лужу образовывать?" Царевна вздыхает, топает в пижаме за тряпкой, на ходу насылая всевозможные абракадабры на легкомысленных соседей, забывших закрутить кран. А потом совсем не по-царски становится на корточки, чтобы насухо вытереть пол и кряхтя оттаскивает промокший ковер. Засыпает царское дитя под не очень поэтичное журчание воды по трубам и какофонию затянувшейся соседской посиделки, совсем не похожей на пригрезившихся Моцарта и Шопена.