Сегодня он спит, закинув руки за голову. По-моему, это самая доверчивая поза, какую только можно принять.
Все на виду – линии ребер, очертания упругого пресса, можно, окинув взглядом, оценить, насколько широки плечи по отношению к узкой талии. Ноги раскинуты в стороны – делай, что хочешь. Будто и нет между нами этого вечного соперничества, ребяческой борьбы: щекоток, укусов, щипков – в самое неудобное время, в самый расслабленный момент. Вот оно – наилучшее время, когда мозг спит, а организм автоматически реагирует на раздражители. Стоит только протянуть руку, но не хочется.
Бить того, кто тебе доверяет, - невозможно. Люди, профессионально метающие ножи в спину, как вы это делаете? Как ведетесь на сигнал «делай, что хочешь» и идете на его зов как крысы за дудочкой? Мужчины, предающие своих жен, - вы что, никогда их не обнимаете? Женщины, предающие своих мужчин, - вы что, никогда не разминаете их затекшие за день плечи? Не знаю жеста более красноречивого, чем распахнутые объятья. Это как створки дверей, вбежав в которые поймешь – ты дома, ты в безопасности, ты спасен. Руки широко раскидываются в стороны, звучит пароль «иди ко мне» и все – свист в ушах, старт без разминки, спринтерский забег на короткую дистанцию и вот уже лицо утыкается в грудь и бессвязно лепечет какие-то слова: про готовую запеканку, про сумасшедшего таксиста, поверившего в то, что он – гонщик, про скачанный фильм, который обязательно, ну обязательно надо посмотреть этим вечером. И много чего еще, пока сильная рука прижимает твой вспотевший затылок, и болтливый язычок продолжает выдавать новые и новые слова прямо в рубашку, пропахшую работой, людьми и дорожной пылью.
Когда на весах личной удовлетворенности я пытаюсь взвесить все вышеперечисленное с желанием продолжать учебу, обезьянка, обычно бьющая в литавры у меня в голове, отчетливо крутит пальцем у своего обезьяннего виска – мол, даже ей, неказистой, недалекой, понятна вся несоразмерность ценностей. Терзает боль еще свежих воспоминаний: не по-зимнему жаркие декабрьские ночи, последние часы рассудка моей няни, когда, вдруг овладев своим языком и перестав бормотать, она отчетливо произнесла: «Тебя не было так долго, потому что ты была на учебе? Но теперь уже все, ты вернулась? Ты больше никуда не уедешь?» Если бы земля разверзлась под моими ногами, и в ее недрах я увидела бы пылающие языки пламени, мне было бы не так жарко и погано, как в тот момент. Потому что нет ничего тяжелей, чем признать то, что ты – неблагодарная легкомысленная дурочка, променявшая большое горячее любящее сердце на личные заботы и волнения по пустякам.
Наивно было бы поверить в то, что с успешной сдачей вступительных и звонков «Вы прошли на бюджет» пазл амбиций окончательно сложится, открыв, наконец, идиллическую картину уединенной семейной жизни в Саратове, где муж трудится на работе с утра до вечера, а жена отвечает за милые бытовые пустячки, подпитываясь вдохновением и энтузиазмом из переставшей быть фантомом каждодневной учебой. Жена участвует в конференциях. Жена просиживает часы в библиотеках, постукивая номерком по исписанной тетрадке. Жена цитирует Бахтина и спорит (мысленно) со Скафтымовым. Носит томик Достоевского в рюкзаке как талисман, что помогает сдать сессию на отлично.
Что поделать, если жена, закрывая глаза на все препятствия, чинимые судьбой, словно намекающие на то, что магистратура – путь ошибочный и ложный, все же идет к своей цели, сметая протянутой рукой чувства, дом, семью? Есть ли другие варианты, если даже «извините, вакансий свободных нет», вежливо сказанное мужу, не становится непреодолимым барьером? Господи, если ты и награждаешь рабов своих упрямством, то зачем таким? Почему таким, что чревато (кошками – в лучшем случае)? Есть ли смысл ехать за своей мечтой в другой город, бросив все, если там никто не распахнет объятья, не прижмет к груди, вытряхнув пыль старых страниц, не скажет: "ты дома, ты в безопасности, ты спасена"?
Все на виду – линии ребер, очертания упругого пресса, можно, окинув взглядом, оценить, насколько широки плечи по отношению к узкой талии. Ноги раскинуты в стороны – делай, что хочешь. Будто и нет между нами этого вечного соперничества, ребяческой борьбы: щекоток, укусов, щипков – в самое неудобное время, в самый расслабленный момент. Вот оно – наилучшее время, когда мозг спит, а организм автоматически реагирует на раздражители. Стоит только протянуть руку, но не хочется.
Бить того, кто тебе доверяет, - невозможно. Люди, профессионально метающие ножи в спину, как вы это делаете? Как ведетесь на сигнал «делай, что хочешь» и идете на его зов как крысы за дудочкой? Мужчины, предающие своих жен, - вы что, никогда их не обнимаете? Женщины, предающие своих мужчин, - вы что, никогда не разминаете их затекшие за день плечи? Не знаю жеста более красноречивого, чем распахнутые объятья. Это как створки дверей, вбежав в которые поймешь – ты дома, ты в безопасности, ты спасен. Руки широко раскидываются в стороны, звучит пароль «иди ко мне» и все – свист в ушах, старт без разминки, спринтерский забег на короткую дистанцию и вот уже лицо утыкается в грудь и бессвязно лепечет какие-то слова: про готовую запеканку, про сумасшедшего таксиста, поверившего в то, что он – гонщик, про скачанный фильм, который обязательно, ну обязательно надо посмотреть этим вечером. И много чего еще, пока сильная рука прижимает твой вспотевший затылок, и болтливый язычок продолжает выдавать новые и новые слова прямо в рубашку, пропахшую работой, людьми и дорожной пылью.
Когда на весах личной удовлетворенности я пытаюсь взвесить все вышеперечисленное с желанием продолжать учебу, обезьянка, обычно бьющая в литавры у меня в голове, отчетливо крутит пальцем у своего обезьяннего виска – мол, даже ей, неказистой, недалекой, понятна вся несоразмерность ценностей. Терзает боль еще свежих воспоминаний: не по-зимнему жаркие декабрьские ночи, последние часы рассудка моей няни, когда, вдруг овладев своим языком и перестав бормотать, она отчетливо произнесла: «Тебя не было так долго, потому что ты была на учебе? Но теперь уже все, ты вернулась? Ты больше никуда не уедешь?» Если бы земля разверзлась под моими ногами, и в ее недрах я увидела бы пылающие языки пламени, мне было бы не так жарко и погано, как в тот момент. Потому что нет ничего тяжелей, чем признать то, что ты – неблагодарная легкомысленная дурочка, променявшая большое горячее любящее сердце на личные заботы и волнения по пустякам.
Наивно было бы поверить в то, что с успешной сдачей вступительных и звонков «Вы прошли на бюджет» пазл амбиций окончательно сложится, открыв, наконец, идиллическую картину уединенной семейной жизни в Саратове, где муж трудится на работе с утра до вечера, а жена отвечает за милые бытовые пустячки, подпитываясь вдохновением и энтузиазмом из переставшей быть фантомом каждодневной учебой. Жена участвует в конференциях. Жена просиживает часы в библиотеках, постукивая номерком по исписанной тетрадке. Жена цитирует Бахтина и спорит (мысленно) со Скафтымовым. Носит томик Достоевского в рюкзаке как талисман, что помогает сдать сессию на отлично.
Что поделать, если жена, закрывая глаза на все препятствия, чинимые судьбой, словно намекающие на то, что магистратура – путь ошибочный и ложный, все же идет к своей цели, сметая протянутой рукой чувства, дом, семью? Есть ли другие варианты, если даже «извините, вакансий свободных нет», вежливо сказанное мужу, не становится непреодолимым барьером? Господи, если ты и награждаешь рабов своих упрямством, то зачем таким? Почему таким, что чревато (кошками – в лучшем случае)? Есть ли смысл ехать за своей мечтой в другой город, бросив все, если там никто не распахнет объятья, не прижмет к груди, вытряхнув пыль старых страниц, не скажет: "ты дома, ты в безопасности, ты спасена"?
Комментариев нет:
Отправить комментарий