На костылях

Даже если исходить из постулата о том, что жизнь – это вечный контраст добра и зла, красоты и уродства, все равно мой ноябрь становится безоговорочным победителем в номинации «диссонанс года».

Кто-то сверху решил дособирать пазл, не обращая внимания на два нескладывающихся элемента, возмущенно выпирающих из общей гладкости картины и напрасно требующих вмешательства. Градус моих эмоций едва успевает (а порой так и не успевает, заплутав по дороге) шагнуть из отметки «минус» в отметку «плюс». Днем я наслаждаюсь простыми земными радостями – полнотой любви, потешными уроками вождения, в которых я борюсь с лежачими полицейскими как Дон Кихот с ветряными мельницами, хорошими книгами, хорошими фильмами, удовлетворяющими тренировками, планами на первый совместный отпуск, кулинарными успехами и прочими источниками эндорфина. Вечером же поднимаю с пола уставшего жить человека, заживо съеденного раком, вызываю скорую, слушаю полубессознательный бред, от которого волосы дыбом и мороз по коже. Каждое утро мне хочется поскорее начать новый день. Каждый вечер мне хочется этот день закончить.

При всем своем интеллекте мне сложно понять, как там, наверху, отмеряется срок жизни и цена смерти, и какие критерии приводят смертных в графу «умереть мучительно». Я кощунственно отвергаю фразу «так суждено», когда вижу, что человек на моих глазах превращается в животное, будто не было миллиардов лет эволюции, будто некоторые элементарные «человеческие» установки – кушать, пить, говорить, думать – не были заложены в нас как в какой-нибудь технический аппарат раз и навсегда.

Рак не оставляет человеку шансов. Даже шансов на легкую смерть, которую ждешь как бесценный подарок. Заставляя каждый день выходить своего «противника» на бой, рак лишает его главного – ощущения того, что ты хозяин своего тела. Непослушные ноги, бессильные руки, мозг, отказывающийся разграничивать сон и реальность и подло подменяющий жизнь галлюцинациями, - какой еще круг ада необходимо пройти, прежде чем достичь конечной точки и получить этот парадоксальный приз?

Вчера только я грустила из-за невозможности купить себе новенькое платье, а сегодня с колотящимся сердцем слушала: «Что вы со мной сделали? Кто это со мной сделал? Пропали мои руки. Пропали мои ноги. Сделайте так, чтобы я могла ходить. Я должна вылечиться!» Как ничтожны наши каждодневные заботы перед лицом смерти. И какие мы все ничтожные.

 P.S. Спасибо всем замечательным людям, ставшим моими моральными, костылями в это сложное время, конца которому пока не видно. Как вас мало, но как хорошо, что вы есть.

О хрупкости счастья

   Посмотрели с малипусенькой "Битву за Севастополь". Уже видели, конечно? Мы вот впервые и тронуты.
   Я капризная, на военные фильмы - особенно. Так много снято отличных советских фильмов о войне, что повторить (не говоря о переплюнуть) очень сложно. Но "Битва" - это хорошо. Это даже очень хорошо. Это я даже не пожалела бы, если бы сходила на него в кино.
   Не буду об актерах, сюжете, игре и музыке. Я ставлю восьмерочку за подаренный катарсис. Не за переворот сознания - его не было, не за открытие новых истин - обошлось и без этого. А за тактичное напоминание о том, что мы забываем в серой монотонной повседневности либо, напротив, в суете будней - о горячей любви к тем, кто рядом. Как-то так получилось, что семь послевоенных десятилетий подарили ложное чувство безмятежности вперемешку с равнодушием, подлую привычку оставлять на потом, полагаясь на "успеется". Война вместе с горечью боли и потерь преподавала один-единственный урок, так и не усвоенный нами: учиться жить, дышать, обнимать, говорить в полную силу, не экономя, не откладывая, не скупясь, проживая минуту как день и день как год.
   Мы не так далеки от войны как кажется. Мир ли это, когда взрываются самолеты, совершаются теракты и уничтожаются целые города, став разменными монетами в политической борьбе? Как хрупко наше счастье и как дорог каждый день, когда мы можем взять за руку любимого человека - родителей, братьев или сестер, мужа или жену и сказать: "Я люблю тебя. Я очень тебя люблю."

Простопост

   Передаю привет всем, кто спрашивает, а точно ли я выхожу замуж, тем, кто желает познакомиться при условии, если "про замужество - это шутка", тем, кто страдает юхней и не может уснуть, и тем, кто такие как я - нежные и легкие как облачко, погруженное в сироп влюбленности. Как это прекрасно - найти второго себя, нащупать протянутую в темноте руку и вместе выйти к свету.
   "Когда мы счастливы, мы так добры" - прописная истина от Федора Михайловича. Давайте сюда контракт на испытание этого чувства всю жизнь - я готова его заключить. Не хочу больше быть свободной. Хочу печь для него пироги и смотреть, как он размешивает сахар в слегка остывшем чае. Как чистит мандарин запачканными клеем пальцами. Как смахивает волосы с моего лица. Как вместе со мной проверяет готовность выпечки. Как быстро-быстро складывает горячее печенье с противня в тарелочку.
   Какой необыкновенно теплый ноябрь! Какая неземная щедрая теплота разлита в воздухе! Как остро пахнет счастье - яблоками, мокрыми листьями, ванилином и мандаринами. И слегка карамелью.

Синдром дудочника

Мир, что ты делаешь? Почему ты стал похож на обезумевшую белку, наступившую на собственный хвост в бесконечно вертящемся колесе? Чего не хватает нам всем, пережившим затяжную Первую мировую, позорную русско-японскую, годы сталинского террора, ужасы Холокоста, бесчеловечность Освенцима, Бухенвальда и Дахау, трагедию на Чернобыльской АЭС, кровавые 90-е, нелепые бои в Афганистане, Вьетнаме, сотни терактов, после которых остались в памяти эти горячие точки – Москва, Волгодонск, Буйнакск, Каспийск, Беслан, Волгоград? Почему мы, дети неспокойного прошлого, не можем сами обеспечить себе мир и покой на нашей маленькой зеленой планете? Почему мы похожи на оставшихся без присмотра дошкольников, которых родители не научили тому, что спички – не игрушка? Или на обдолбавшихся какой-то непонятной ерундой наркоманов, у которых сворачивает мозг при слове «смерть»? Что с нами со всеми происходит? Почему мир разделился на скорбящих и ненавидящих, причем каждый из них считает только себя и свою правду правдой в последней инстанции? Почему мы стали афишировать боль, считая соответствующую аватарку равноценной реальной скорби? Почему Украина, рейс 9268, Сирия, Бейрут, Париж стали для нас не горькими уроками толерантности и мира, а спичкой, брошенной в костер ненависти? Почему мы все, как крысы за своим дудочником, идем на звук мелодии, призывающей к межнациональной и религиозной вражде? Почему все, что происходит, так напоминает безумный маскарад, в котором за маской зайца прячется волк, а за маской льва – шакал?

Как спрятаться от этого кошмара, если метод «не включать новости» перестал работать? Как перестать видеть, слышать, понимать и чувствовать, если через зажмуренные глаза и заткнутые уши просачивается: «Погибло 250 человек, ранено более 300. Точное число устанавливается…»? 

Обнаженность сердца

Каждый из нас хоть раз в жизни бывал слабым. Когда не решался сказать правду, когда не мог отпустить прошлое и простить ему (прошлому) все, что было, когда оставался один на один с болезнью, когда сталкивался со смертью, которая пришла за кем-то из близких.

Когда ты оказываешься проигравшим в таком поединке, то понимаешь, что на деле силы в тебе ни на грош. Что в физическом эквиваленте она выражается в количестве поднятых килограммов картошки в уродливых пакетах, в тяжести штанги, с которой ты приседаешь, в выносливости, которая позволяет пробежать на беговой дорожке полчаса или больше. Ты ходишь и кичишься этими ничтожными цифрами, которые – находятся же дураки – еще умудряются кого-то впечатлять. Или думаешь: я пережила расставание с любимым человеком, предательство близкой подруги, унижения от неудовлетворенного жизнью экзаменатора – теперь я закалена по полной, никакая боль мне не страшна. Все выдержу. Сердце из стали, прокаченное как ноги и бицепсы.

Вселенная всегда примет брошенный тобой вызов. И посланная ею боль окажется такой, что согнет пополам и хорошо если не переломит. Так и будет болтать тебя, как давно высохшую простынь на веревке: туда-сюда, с размаху припечатывая к стене дома, царапая всеми ветками, бросая вверх-вниз. Можно не плакать, не просить, чтобы отпустило. Держит прищепками, и из-под этого защемления не вырваться, сколько ни изворачивайся.

Я тоже слабая. Я не могу смотреть правде в глаза и признаться самой себе, что мой родной, неотделимый от моей души человек умирает. Не могу заставить себя понять и принять то, что 2016 год встречу без этого мудрого взгляда зеленых глаз, поблекших к старости. Не могу сказать себе: да, настанет такое утро, когда твою руку не накроет эта мягкая, пахнущая кремом и еще чем-то, едва уловимым, рука. Не могу поверить в то, что буду идти на работу и пройду мимо двери, в которой уже не будет жить часть моего сердца.

Какая глупость, Господи, пытаться казаться сильным, убеждать себя в том, что сердце заковано в броню как рыцарская кольчуга. Как остро чувствую я его обнаженность сейчас, как мучительно оно трепещет, словно забытая, никому не нужная, простыня, нещадно терзаемая ветром.

                              

О правильных дозировках

Какими бы схожими ни были вы с вашей второй половинкой, насколько бы ни были одинаковы направления, в которые вы смотрите, сколь часто бы вы ни договаривали друг за друга фразы, все равно настает момент, в котором вы неизменно разойдетесь на два полярных, природой предусмотренных полюса. Этот момент – брак.

Я сознательно избегала этого слова в течение последних нескольких постов, да и вообще в лексиконе. Не знаю, как можно было так нелепо дать важнейшему в жизни событию название, омонимичное некачественной испорченной вещи. Но из русского языка слов не выкинешь и следует признать, что порой результат долгих лет отношений, совместных дел и детей становится ничем иным как браком, который ни починить, ни склеить, только выбросить.

Я вдруг поняла, почему мужчины так боятся штампа в паспорте. Особенно если они экстраверты. Самый главный страх – это страх, что нежная принцесса превратится в жену-пилу, которая будет запрещать видеться с друзьями, пришьет крупными стежками к своей юбке и заставить просиживать с ней свободное от работы время. Почему это? Почему вы, мужчины, защитники семьи, добытчики, лазутчики, разведчики и прочие –чики, не боитесь, что не сможете обеспечить семью, что вашего общего семейного бюджета едва хватит на то, чтобы покупать памперсы ребенку, что ваша жизнь превратится из конфетно-букетной сказки в бесконечно-занудную песнь о нибелунгах, в которой работа, дом и отдых перестанут сменять друг друга, выкинув из своей цепи последнее звено? Почему вы не боитесь, что ваша женщина будет несчастной, а несчастная женщина сделает несчастным все вокруг, даже коврик в ванной комнате? Почему вы не боитесь, что дети, вопреки вашему воспитанию и здоровому примеру, сойдут с правильного пути, и вы примкнете к тем несчастным родителям, которые вынуждены жить в круговой поруке наркотики-долги? Почему вы не боитесь просуществовать, не прожить, увязнуть в одном месте и грустно и ворчливо наблюдать, как чахнет ваша когда-то цветущая супруга, а вместе с ней и вы сами? Почему из всех страшных бед, от которых никто не застрахован, вы вычленяете и дрожите только над одной – вам перекроют кислород и запретят видеться с друзьями? По-че-му?

А все знаете отчего? От бурной смеси неадекватно завышенной самооценки и комплексов. Когда одно пытается прикрыть другое, получается то, о чем я сказала – желание убедиться в том, что вы нужны своей женщине, нужны каждую минуту, нужны так сильно, что она не хочет и не может вас от себя отпустить. На самом деле, нет. На самом деле, мы тоже нуждаемся в личном пространстве и свободном времени. Свободным от вас, мужей. Чтобы навести порядок в доме, поболтать с подругой, почитать книжку, вытянуть ноги, в конце концов. Ваше присутствие рядом нередко обременительно. При вас не поговорить о поехавших колготках, лишних килограммах, скидках на новую коллекцию лаков для ногтей, не посплетничать о знакомых, не сделать маникюр, не побрить ноги, не выщипать брови, не замазать шелушение на коже и еще много чего не. Сложно представить, что у женщины тоже есть своя личная жизнь, да? Причем в нашей, не в параллельной, вселенной.

Хорош, мужики. Мир, даже если он узкий, семейный, не вертится вокруг вас. А секрет хороших отношений в правильной дозировке своего присутствия в личном пространстве каждого. Даже такого странного смешного создания как женщина.                     
                          

О чужих трагедиях

Люди, которые постят в своих аккаунтах в инстаграме и в контакте картинки с подписями «Питер, мы с вами» или «Я намерен заполнить ленту фотографиями персонажей из Диснея в помощь детям, больным онкологией», вы серьезно думаете, что вы невыносимо сердобольные и жутко помогающие?

Вы действительно считаете, что потерявшая сына мать, или дочь, не дождавшаяся маму домой, или жена, напрасно считавшая дни до возвращения из отпуска мужа, утешатся, увидев ваше «Питер, мы с вами»?

Вы и впрямь верите в целительную силу картинки или слова?

Тогда круто. А то я вот не верю. Я толстокожая, я так и не рассказала в соцсетях о том, что я с Питером. Потому что не прикалываюсь с вранья. С какого вы с Питером, если сидите попами в креслах и с набитыми ртами говорите, как ужасно то, что произошло? Каким местом вы с Питером, если в числе погибших к вашему неземному счастью нет ни близких, ни друзей? Маленькие девочки-нимфетки, первокурсницы журфаков, уже мнящие себя креветками акулами пера, кавказские домохозяйки, запостившие пост о сочувствии, пока варилась каша и сушились носки на батарее, вы-то хоть куда? Неужели так велико желание быть в тренде? Неужели соцсети стали для вас лавочкой у подъезда, на которой теперь можно посидеть и поохать в любую погоду, даже в дождь?

Я считаю, что никто не способен понять ничью боль до тех пор, пока она чужая. Масштабы сочувствия в рамках «умерла птичка – умер человек – умерло двести человек» одинаковы, потому что это не ваша птичка, не ваш человек, и среди тех двухсот не было ни одного вам знакомого.

То, что произошло, страшно. Истина, вытекающая из этого, только одна: никто ни от чего не застрахован. Поэтому лучшее, что вы можете сделать, - поблагодарить Бога за то, что вас миновала эта беда, обнять своих близких и не забыть сказать им, что любите. Вдруг это последнее, что они могут услышать?

За мужество

Как и любая девочка, я очень хотела замуж.

И, как и любая девочка, под словом «замуж» подразумевала не столько саму семейную жизнь со всеми ее против и за, сколько чудный волшебный день свадьбы, в котором ты – принцесса в белом, мир вокруг тебя – пародия на райские кущи, интерпретированные фантазией дагестанского мастера: вместо гурий – подружки невесты, вместо ангелов – друзья жениха, вместо медовых рек – кизлярский трехзвездочный, вместо пения птиц – лезгинка и какой-нибудь далалай. Несмотря ни на что – рай. Несмотря на неадекватного тамаду, в большинстве случаев подобного диджею на радио, которого воспринимают как звуковые помехи на заднем плане; несмотря на крепко пьянеющих друзей, перестающих танцевать для молодых и переходящих в фазу «смотри, как я могу»; несмотря на бесконечные тосты бесконечных родственников, которые, по большей части, никому и не нужны (ни тосты, ни родственники); несмотря на бестолковый обычай в тот же вечер преображаться из принцессы в кухарку и готовить для сытых друзей новоиспеченного мужа хинкал; несмотря на то, что к концу дня ты, главное действующее лицо всего этого праздника жизни, едва держишься на ногах и мечтаешь только о том, чтобы рухнуть лицом в подушку и заснуть наконец, не смывая ни дорогой раскрас, ни дорогую прическу – результаты кропотливой работы визажистов-стилистов-парикмахеров – все равно рай.  

Как и у любой девочки, у меня тоже настала пора выходить замуж. И чем ближе этот день Х, тем меньше мне улыбается перспектива наряжаться в платье, фотографироваться под не успевшим согреться после зимы небом, благодарить за искренние и не очень пожелания, подставлять напудренную щеку под поздравительные поцелуи, принимать на себя сотни добрых и злых, радостных и завистливых, понимающих и осуждающих взглядов и сидеть под ними как под внезапно накрывшей волной, высоту которой не успел рассчитать.

Почему-то меньше всего при этом думается о любви. Уходит, прячется эта мысль за высокими стенами страха, волнения, большого вопросительного знака в конце миллионов вопросов, возникающих в голове. Всплывают неудачные примеры браков, пресловутые лодки, разбившиеся о быт, встают в памяти целым кладбищем, вспоминаются рассказы каких-то соседок-бабушек-теть-чьих-то мам-прохожих об изменах и мужиках-козлах, о ярме семейной жизни, которое они вынуждены тянуть, потому что «дети, да и что теперь, разводиться что ли», о злых свекровях,  коварных золовках, подлых невестках и о чем только не. Кроме главного – о любви.

Никогда еще мамины руки не казались мне такими теплыми и вкусно пахнущими, никогда не щипало в глазах от прикосновения этих шершавых пальчиков, замесивших и раскатавших тонну теста за всю свою жизнь. Никогда мамины коленки не были таким островком спокойствия, никогда так сильно не хотелось разгладить морщинки на мамочкином лбу. И никогда, никогда прежде родной дом не казался таким родным.

Как страшно сделать этот самый важный шаг в своей жизни, Господи! Как страшно взять и связать свою судьбу с чужим человеком, не просто полюбить его, а доверять – положить нож между собой и им в общую постель и не бояться засыпать. Поверить на слово, что он не бросит тебя толстой, больной, с целлюлитом, с тремя детьми, с распухшими от варикоза ногами, с поредевшими волосами, с руками, переставшими быть нежными, с талией, вышедшей за любимые когда-то 56 сантиметров. Поверить, отмахнув все сомнения, закрыв глаза на его недостатки, выбросив все несущественное, неважное, и главное – перестав заглядывать в будущее, пытаясь предсказать, есть ли жизнь после ЗАГСа.

Ненарушаемого покоя и полной тишины просит интроверт внутри меня. И надо же, как не вовремя.

Я вспоминаю Ксению

Когда при мне говорят о людях, впахивающих на своей работе по полной, я вспоминаю Ксению.

Когда при мне говорят о людях, способных бросить годами насиженное место, чтобы попробовать себя в чем-то новом, я вспоминаю Ксению.

Когда при мне говорят о людях, неожиданно открывших себя с другой, тоже творческой стороны, я вспоминаю Ксению.

Когда при мне говорят о людях, которые подобны теплому огоньку за кучу километров от тебя, и ты знаешь, что для тебя в их сердце уготована теплая постелька с плюшевыми одеялами, я вспоминаю Ксению.

Когда при мне говорят о женской дружбе, в которой нет зависти, нет интриг, нет сплетен, а только безграничное взаимное уважение и восхищение друг другом, я вспоминаю Ксению.

Я вспоминаю Ксению, когда мне нужно крепкое плечо – чуть мягче, чем мужское, но тверже, чем женское.

Я вспоминаю Ксению, когда мне нужно, чтобы меня взбодрили или пожалели, нашли нужные слова или просто помолчали, помогли делом или подняли готовые опуститься руки.

Я вспоминаю Ксению, когда хочу поделиться тем, что точно никто не поймет и сочтет за капризы не вылезшей из джинсов переходного возраста школьницы. 

Когда хочу обсудить книгу или фильм, когда хочу попросить, посоветовать или потребовать, чтобы вместе со мной посмотрели книгу или фильм, когда хочу поговорить о Фрейде в какой-нибудь пищевой забегаловке, когда хочу сходить в книжный, но понимаю, что его нет в пределах ста километров, когда хочу поныть о том, что ужасно хочется, но нельзя булочку, - я вспоминаю Ксению.

Я ужасно скучаю, Ксюша. Люблю тебя нечеловеческой, совершенно не женской любовью. 

О проигранных партиях

Удивительно тасуются судьбы, события, люди.

Так, например, если бы лет пять назад мне сказали, что я не стану мега известным и талантливым человеком; что мой дар письменной речи станет популярным только в узких кругах моего города-поселка; что я не продолжу учебу ни в магистратуре, ни тем более в аспирантуре; что соглашусь на сомнительной привлекательности перспективу увязнуть в месте, которое я всем сердцем не люблю, я бы мысленно навсегда отправила этого человека за черту своих знакомых. И специально ошибалась бы, называя его вслух по имени, чтобы каждый раз подчеркивать, что мне в максимальной степени безразлично его существование.

Если бы мне два года назад сказали, что ссора с Наташей не станет точкой в наших отношениях, а лишь первым знаком из трех возможных многоточий; что мы не просто помиримся, а еще будем делиться друг с другом тем, что нас, как типичных женщин-дур, беспокоит; что под конец уставшего августа Питер пошлет мне свой первый привет в виде конфет и открытки, купленных сменившей свой семейный статус Наташей; что настанет время, и я снова назову ее подругой, я бы сказала этому человеку, что он слишком плохо знает женскую натуру, а со мной, судя по всему, вообще не знаком.

Если бы прошлой зимой мне сказали, что она – последняя одинокая зима в моей незамужней жизни, что буквально через год я забуду, что это такое – грустить ноябрьскими вечерами, что ежедневные пожелания доброго утра станут приятной обыденностью, а боязнь пауз в разговорах и неловкого молчания медленно, но верно сойдет на «нет», я бы гордо ответила, что не нуждаюсь в таких лекарствах и выставила этого предсказателя из своей интровертской берлоги.

Рассказывать вслух о своих планах, якобы незыблемых установках на жизнь, значит бросать Богу вызов, который он, будучи, по всем признакам, довольно азартным игроком, несомненно примет. Мало, слишком мало в наших руках козырных карт, чтобы одержать победу в этом неравном бою. У меня, судя по всему, были одни шестерки, но расклад, который выдала Вселенная в этой затянувшейся партии, меня, как ни странно, устраивает.

Если бы когда-нибудь кто-то мне сказал, что может быть приятно проигрывать, я бы ни за что не поверилаJ.