Оправданные стереотипы

Не знаю, как читался рассказ Алисы Ганиевой «Шайтаны» людьми «непосвященными», к колоритной кавказской кухне отношения не имеющими, но теми, кто в этой «кухне» варится каждый день, это скорее «виделось», чем читалось. Я отношусь ко второму типу (даже не знаю, к сожалению или к счастью), поэтому для меня почти картина маслом: аварское селение с поколением старших и «новой кавказской» молодежью, скучный и однообразный быт, разбавляемый сплетнями («хабарами» – на редкость точное сочное слово), переливанием из пустого в порожнее, разговорами о традициях и условностях, которым принято следовать. Именно разговоры и именно условности, потому что современные дагестанские традиции – это обязанность сохранять принятые веками формальности, поставленные на прочный материальный фундамент, совсем не тот, что был заложен предками (вопреки привычке ссылаться на дедов и прадедов). Поэтому чувства Алисы Ганиевой, создавшей недлинный, но довольно красочный орнамент современной «страны гор», мне близки и понятны: это смех, смешанный со стыдом. Что называется, было бы смешно, если бы не было так грустно.

Мир, изображенный Ганиевой, это мир антиценностей, культа денег и всех прочих благ, что на эти деньги можно купить. И ладно, если бы только материальных. Персонажи (а хочется сказать: «реальные лица») покупают любовь, уважение, честь, а самое страшное – самих себя, платя совести за право молчать. Стоит это по-разному. Похищенная Саида, к примеру, любит своего «похитителя», покорившего ее цветами и походами в кафе (не оставленный А. Ганиевой без внимания кавказский флирт), но согласна выйти замуж за того, кому дала слово по указанию родителей, мотивируя это тем, что «лучше уж за Расула выйдет, раз он ей такие подарки надарил и платье уже куплено». О платье разговор особый, и автор приводит его, не жалея особенностей национального лексикона: «- Такое са́улское платье! Кофейное, за 150 тысяч взяли, с японским шлейфом. Здесь, короче, корсет, здесь – ручная вышивка, жемчуг Сваровски, туда-сюда». «Саулское платье» - это важно, и подчеркнутая перед подругами стоимость – тоже. Без этого ни разговор не склеится, ни авторитета не будет. Важно, чтобы знали: жених богатый, а это оправдывает все. Как, например, оправдало «похитителя» Исмаила в глазах подруг и отца Саиды: «– Этот Исмаил, он богатый? – Богатый, он сейчас большой дом в Редукторном строит». Для справки: «саулское» - значит, роскошное, а «Редукторный» - это развивающийся район Махачкалы. У Ганиевой все с подтекстом, даже мелочи.

Вообще подруги Саиды – персонажи особые, хотя стараться описать отдельно Наиду, Эльмиру и Бику нет смысла. Втроем они – собирательный образ современной дагестанки, хотя на миг можно впасть в заблуждение, читая, как они идут по селу на поиски Умурзы, а потом – тети Аминат. Не знаю, проводила ли А. Ганиева параллель с описанием дагестанских классиков прошлого века походов девушек, например, за водой, может неосознанно, но ассоциации стойкие. Однако эта иллюзия сохраняется ровно до того, как девушки начинают говорить, потому что в этот момент прекрасный образ рассеивается, и остается неприглядная реальность: дорогие телефоны, искусственная внешность – татуаж губ, испробованный одной из девушек и горячо рекомендуемый, «мелирование» волос, и горячее обсуждение всегда актуальной темы: как не стыдно той вести себя так? Обсудить, пристыдить, передать другому – три кита, на которых держится такое «сарафанное радио». От него не сбежать, хоть и хотелось бы, потому что «создатели» его всегда знают, какая «такая телка вся из себя заходит в маршрутку», в каком ателье она заказала свою «мусульманскую одежду дорогую», и с каким «понтом» она разговаривает по своей «шикарной трубке».

Кстати, о мусульманстве. По современному у молодежи отношению к религии Ганиева проходится как бы вскользь, но метко, парой штрихов обозначая: об Исламе модно говорить. И Интернет-форумы, например, одна из площадок. « - Мы же на форумах общались, - говорит Бика, - вы там еще такую тему подняли, нужно ли жену закрывать». Споры о том, должна быть женщина в Дагестане «закрытой» (то есть в хиджабе) или нет, - изюминка любого, даже самого безобидного поста в соц.сетях. Это сродни фетишу и граничит с абсурдом, вроде поклонения козленку с якобы надписью «Аллах» на боку, но придает вес и создает репутацию в глазах односельчан: «– Уллубий мечети строит, – с уважением произнес Хабиб», «Я не буду просить вас голосовать за него, это не мое дело, но я в него верю, как в настоящего мусульманина».

Отдельного внимания заслуживает и сцена предвыборного выступления одного из кандидатов – Уллубия. И здесь – замечательная ирония автора, почти дословно процитировавшего подобные ораторские речи, в которых и обещание решить проблему безработицы, и укор в адрес недостаточно религиозной молодежи, и уверения в личной честности и неподкупности, с приглашением религиозных деятелей, убедительности для (читала и вспоминала местную предвыборную кампанию: те же обороты речи, а самый популярный – «деструктивные силы пытаются расшатать обстановку»). Не хочется про «дураков и дороги», но напрашивается само собой как итог эпизода с фальшивыми бюллетенями и схваткой борцов – желанное зрелище вкупе с обещанным хлебом.

Ну и напоследок, о сложившихся стереотипах, возникающих при слове «дагестанец». Алисе Ганиевой удалось вместить их все: «Лада приора», на которой скрылись «похитители», сам факт похищения, неутихающие межнациональные распри и предвзятость («Он хотел в ректоры пойти, в городе, – крякнул Хабиб (который – аварец), – но там лезгинская очередь, туда нельзя»; «Еще не хватало, чтобы я единственную дочь за какого-то кумыка отдал!»; «Если мы до заката успеем ее забрать, она чиста. Если нет – придется оставлять этому даргинцу» - он плюнул в спущенное окно»), коррумпированность представителей власти. И отдельным фоном – пестрота речи, в которой вульгарность граничит с совершенно «уникальными» словами, рожденными на дагестанской земле и не выходящими за ее пределы. Своеобразный «культурный» код (с обязательными кавычками к слову «культурный»), к которому порой непросто подобрать адекватный аналог: «Ле» («Эй!», «На движениях» («В делах»), знаменитое «От души» («Прекрасно») и «Же есть» (непереводимо), междометия «Ва!», «Вабабай!», «Вая!» и «Уя!», «Ай саул» («Классно») и так далее.

Рефлексируя, думаешь: а может, автор не зря на шайтанов указал, как бы оправдывая описанное? Может, и впрямь коварные демоны, умеющие менять обличье и подделывать голоса, свели с ума потерявших бдительность людей? Может, именно они и есть виновники стойких негативных стереотипов?

Но потом выходишь на улицу, и сомневаешься: а стереотипов ли?

P.S. отдельное спасибо А. Ганиевой за то, что не обделила вниманием очень популярную в РД вещь: «Дальше возвышалось здание администрации с вывешенным на стену плакатом: «Видя, как они защищают свою землю и Россию, я еще сильнее полюбил Дагестан и дагестанцев. В. Путин». Это абсолютно реальный факт, с одной только неточностью: в жизни он располагается на центральной площади у здания администрации столицы республики – Махачкалы. И, конечно, является одним из излюбленных мест для фотосессий. Исключительно патриотизма для.

Ниша памяти

Это связывает народы и страны, поколения ушедшие и грядущие, мертвых и живых – общая нетленная память о датах 1941-1945 и о том, что вмещает в себя короткий дефис между ними. А вмещает он многое: больше того, о чем принято говорить, больше, чем написано в учебниках. Иногда эта окопная правда прорывается в рвущих сердце и переворачивающих привычные установки произведениях: Астафьев, к примеру, попросту перечеркивает хрестоматийные примеры подвигов советских солдат, и, обнажая военную неприглядность во всей ее полноте, заставляет задуматься – как вообще была возможна победа в таких условиях? В таком отсутствии условий, если быть точней. А Гроссман в «Жизни и судьбе» и вовсе оспаривает необходимость отчаянности и бесстрашия на фронте, которые потом ставят под сомнение такую важную бюрократическую «идейность» партии и даже верность Родине, если хотите. Но об этом, как правило, не вспоминается, и мы не будем, только отложим в уме, что умение читать между строк – важное умение в жизни.

У слова «война», как и у каждого другого, есть свой цвет. Это красно-оранжевый с черным (не по аналогии с расцветкой георгиевской ленточки, а по ассоциациям с гарью и дымом, огнем, выжигающим города и села, и трауром, покрывающим головы матерей и жен). Она заложена генетически, эта память, ее можно переиначить, исказить, отмахнуться от нее, заявлять о новых реалиях и ценностях, о современном мире, которому уже 70 лет ничто не угрожает, да и было это в прошлом веке, почти быльем поросло. Но смотришь сводки новостей и понимаешь: нет, не поросло, и еще долго будет нарывать и кровоточить. Уроки войны, не усвоенные нерадивыми школьниками, оборачиваются вооруженными конфликтами, гонкой вооружений, забавами с атомными игрушками, и некому растащить по углам задиристых ровесников, поставить в угол, чтобы подумали над своим поведением.

И потому сегодня, как никогда, актуально многотомное великолепие, созданное писателями-фронтовиками, не понаслышке знавшими, что такое окопы и блиндажи, и утро, начинающееся с разрыва снарядов. Благо, нам есть кого за это благодарить: Юрия Бондарева, Александра Твардовского, Константина Симонова, Бориса Васильева, Григория Бакланова, Василя Быкова, Василия Аксенова, Виктора Астафьева, Александра Солженицына и многих многих других, говоривших о правде тогда, когда почти невозможно было говорить, «окольными путями», эзоповым языком, рискуя свободой и жизнью, они донесли до нас все то, чему, по злой прихоти судьбы, стали свидетелями.

В канун Великого Праздника (и неслучайно оба слова с большой буквы) не хочется повторять многократно и в разных вариациях прозвучавшие слова благодарности за героизм и мужество, цена которым – жизнь. Да и кому повторять? Герои былых времен уходят от нас все чаще, и получается, что ответственность за заполнение ниши памяти несем мы сами. Хочется, чтобы ниша эта не пустовала, чтобы мы умели отделять ложные идеалы от истинных, и не попирали то, что свято и непреложно. Чтобы помнили. И пусть будет небо мирным.

Маленькие города под прицелом киноружья

Я тут это, Ларса фон Триера посмотрела. Если скажу, что мне понравился его «Догвилль», то совру. Если скажу, что не понравился, - тоже совру. Первая мысль: ружье, которое по завету Чехова, обязательно должно выстрелить в каждой удачной вещи, - выстрелило. Кому – куда, лично мне – в затылок, и я сижу, прибитая этим фильмом и впечатлением о нем.

Если бы я писала к нему звучный слоган для афиши, то это было что-то вроде: «Все, что вы хотели знать о маленьких городках, но боялись спросить» (правильно боялись, к слову). Мне повезло в этом случае больше, чем столичным жителям, ибо кому как не обитателю 60-тысячного захолустья знать все прелести и «ужасти» о нем? Честное слово, меньше всего на свете я хотела увидеть эту картинку со стороны, но, увы, фон Триер не спросил и так, молча, ткнул в трехчасовой «Догвиль» как в зеркало – на, смотри. Хотя скорее не в зеркало, а в лужу. Грязную и подернутую зеленью.

Не скажу, что то, что я увидела, сильно удивило, но признаюсь – впечатлило силой своей омерзительности. Зачетная киношка, хотя чувство, что Ларс был «под шафе» во время съемок, не оставляло. Городок Догвиль – один из миллиона маленьких провинциальных городков, неизвестных своей неприметностью и скучностью. Настолько неизвестных, что все, что можно сказать о них, - это схематичность, с которой набрасывают на карты контуры объектов нулевой важности. У Ларса этот принцип схемы получил утрированное значение: в фильме нет декораций, нет смены места действия, нет зданий, нет пейзажей, нет акцента на костюмах персонажей – одним словом, нет ничего, что отвлекало бы от человеческих характеров. Минимум мебели и звуковой фон – вот все, что предлагает режиссер. В остальном же – большая черная сцена, расчерченная контурами, обозначающими тот или иной предмет: старушечью скамейку, дом Томаса, улицу Вязов, собачью будку. Это напрягает, но дает именно то напряжение, которое необходимо, чтобы не позволить себе расслабиться под внешне незатейливый сценарий и ненавязчивую музыку.

Заслуживают ли снисхождения и милосердия люди, которые погрязли в злобе и ненависти, чьи пороки скрываются за маской внешнего дружелюбия и гостеприимства, у которых из индивидуальных черт – только извращения и жестокость, причем характер заболеваемости ими похож на эпидемию, не исключая детей, стариков и инвалидов? Мой ответ – «нет», и я категорична больше, чем обычно. Люди не могут быть добры к ближнему, предлагающему бескорыстную помощь, по определению; люди в маленьких городках – особенно. Так сложилась их географическая неудача, что им некуда бежать от своих проблем и от самих себя, кроме как к соседям, а чтобы забыть о собственных жизненных неустройствах – необходимо говорить, и говорить предпочтительно не о себе. Право слово, следует пожалеть убогих и слабых, и именно по этому пути идет главная героиня – Грейс, в результате чего из успешной состоявшейся личности превращается в забитую, многократно изнасилованную служанку, выносящую незаслуженные оскорбления и побои от всех, включая детей (дети, цветы жизни, откуда в вас склонности к садо-мазохизму? не от родителей ли, насилующих девушек в яблочном саду?).

Я все ждала, когда же порог терпения у кроткой Грейс закончится, и она или сбежит из этого болота, или покончит с собой, или достанет автомат и перестреляет каждого из этих пятнадцати ублюдков. Кстати, я рада, что один из моих вариантов – и именно третий – воплотился. Забавно было видеть Бога, представленного в образе главаря мафиози, и ангелов – в виде свиты гангстеров. Этот Бог не милосердный, но справедливый и карающий. Устами его глаголет истина, и она говорит нам: «Если этот городок исчезнет с лица земли, то мир станет чуточку лучше».

P.S. Я ставлю фильму Ларса фон Триера «Догвиль» 8 из 10, и рекомендую его всем, кто не боится получить пулю в затылок.