Конопля, апельсины, пенсия

   Если кто не знал, я, в общем-то, являюсь адептом секты «Попробуй в жизни все!» Но я адепт своеобразный, а если быть точнее – теоретический. Мое следование лозунгу этого движения (а он, как вы догадались, идентичен названию) лучше всего проявляется в ресторанно-кафешном трёпе за чашечкой чая-кофе-обещаний. И если я уселась с одним из трех вышеназванных китов за столиком у окна в Неважно-Какого-Уровня-Заведении, то все, держите меня немецкая сборная, – разговора о том, как бы мне хотелось забить татуху на левой ключице, научиться водить симпатичный фургончик, в котором можно и пожить при желании, поехать путешествовать автостопом, не избежать. Я могу с пеной у рта доказывать, что в душе я классическая рокерша 80-х: черная косуха, дерзкое каре, верный Харли Дэвидсон, а потом встать, собрать перешагнувшие рубеж талии волосы в неприметный пучок, словить первую попавшуюся приору и поехать домой с остановкой у продуктового, чтобы купить молочка для пюрешки.
   С этим можно жить, хоть периодически хочется взвыть от провинциальной тоски и уныния. Однако, когда я перебирала в уме ряд профессий, в которых сумела бы, пусть и не очень успешно, но реализоваться, то почему-то обошла стороной профессию почтальона. А зря. Как показал сегодняшний опыт, из этого вышла бы вполне себе комичная история.
   Для непосвященных: вот уже шесть лет я прозябаю в мраке местечковых СМИ, а именно – в печатном варианте. Не то чтобы я была амбициозной карьеристкой, но чего-то большего, чем статей о том, что произошло в городских школах, мне определенно хотелось. Но да бог с ним, вселенная, вероятно, считает, что я еще не готова. Конец ушедшего года был ознаменован ярким событием: на нашу долю выпало разносить 200 из тысячи с лишним экземпляров своей газеты своим подписчикам самостоятельно, взяв на себя, тем самым, обязанности почтового отделения. Не буду распространяться по поводу того, как так вышло, что корреспонденты с каким-никаким, но стажем, начали осваивать деятельность почтальонов. Факт остается фактом: в четверг я, забрав положенные мне 15 экземпляров газеты, отправилась по предоставленным мне адресам. Шел мокрый крупный снег, город прозябал в унынии желтых луж, машины предпочитали не церемониться с пешеходами. Теперь особое внимание на меня, ибо я поистине прекрасно, а главное – со вкусом и к месту одета: шубка ниже колен, под ней – кокетливое приталенное платье, замшевые сапожки, пуховый белый платок, чуть прикрывающий волосы. Умение подбирать одежду по случаю – мое главное умение. Типичный такой дагестанский лакшери-почтальон, из разряда тех самых людей, что носят норковые манто вкупе с золотом-брильянтами на руках-ушах-пальцах и ездят при этом в трамваях. Видит бог, зря я над ними подтрунивала.
   Разносить людям газеты – занятие любопытное. Открывается дверь – и ты, чужой человек, на секунду оказываешься свидетелем частной жизни, вторгаешься в интимную атмосферу. Пока звучит «Здравствуйте, я принесла вам газету», пространство квартиры N данной лестничной клетки захватывает тебя, обволакивает, привлекает на свою сторону. Ты стоишь и понимаешь – здесь лепят пельмени, здесь смотрят телевизор, а здесь страшно устали от непослушных и шкодливых детей. Где-то тебе нескрываемо рады: я передаю своими запачканными пальцами очередной экземпляр и ставлю невидимую пометку. «Мы с тобой одной типографской краски – ты и я». Кому-то все равно, повисают в воздухе «здравствуйте», «возьмите» и «всего доброго». Разные двери, разные жизни. Железные, деревянные; ветхие и совсем новенькие, с которых еще не сняли прозрачную пленку; черные, серые, красные, синие… «Положите газету возле двери и уходите!» - кричат мне за одной из дверей. Громко кричат. Истошно. Интересно, думаю я, может произнесенное мной «газета» было шифром, который ожидали те, кто там, изнутри, и я, сама того не зная, сообщила, что принесла что-то более интересное – коноплю, апельсины, пенсию?
   Супруги из 34-й почти насильно впихивают в мою тощую сумку яблочки. Мужчина из 42-й подозрительно смотрит из-за спущенных на переносицу очков. Изучает. Запоминает. Запоминают меня и бабушки: щурятся в дверные глазки, не таясь приоткрывают двери, выходят на лестничные клетки. «К молодому человеку из 18-й, наверное», - уверенно думает кто-то. «Ходят и ходят… До этого светленькая была, теперь темненькая. И не бедная, судя по всему. Шубка вон, норковая, небось. Ну и нравы нынче! По подъездам шастают, ни стыда, ни совести». Но я выхожу слишком быстро, чем положено при любовных свиданиях. Без эйфории, ошалелых глаз и летящей походки, характерных для таких квартирных встреч. Не задалось в этот раз, милые соседки. Не открыл мне суженый мой. Пренебрег.
   Моя замша пробует на вкус дождевые лужи и, кажется, не в восторге. А меня почему-то страшно угнетают почтовые ящики с навешенными на них замками. Будто это знак, что связь с внешним миром оборвана – сознательно, гордо, окончательно. Не нужны больше никакие наружние новости, чужие встречи, разговоры, неудачи и достижения – все прочь. И это совсем не мое дело, но может, единственный бэтменский поступок, который мне суждено совершить, - это не дать прерваться связи между улицей и домом? Любой улицей и любым домом. Объявляя вендетту запертым на замки почтовым ящикам, я, мараясь в подъездной пыли, извести и еще бог знает в чем, настырно просовываю свернутую в трубочку газету в узкую-преузкую щель. Если задуматься, то именно этим и занимаемся все мы, талантливая и бездарная журналистская братия – вручаем многочисленным Тесеям тщательно свернутый нитяной клубок, способный помочь выбраться из лабиринта.
   Но нет, я не ударилась в сентиментальную трогательность по отношению к своей работе. Все еще хочется: стрижку под мальчишку, раскрашенную ключицу, ревущего мотоцикла. Наверное, именно благодаря этому «хочется» я немного мигаю в толпе. И если смотреть в плотно набитый зал, то, прищурившись, можно заметить маленький колеблющийся огонек. Это я. Здравствуйте.