Blanca Paloma

   Я всегда волнуюсь, когда читаю Дину Рубину.
   Это как мять выглаженную мамой клетчатую юбочку трехлетней давности, которую хочешь сменить, но нет денег.
   Это как теребить косички перед окном оператора на почте и голосом первоклассницы спрашивать: «А точно за неделю дойдет?»
   Это как полчаса увиливать от мытья окон в жаркий день и, обреченно взяв в руки тряпку и взобравшись на табуретку, вдруг влиться, вдохновить, проникнуться процессом: хруст чистого, натертого до блеска стекла, заостренный втрое кинжал солнечного света, звонкие голоса с улицы, долетающие до третьего этажа веселой мешаниной со смехом и вскриками напополам, тонкая балансировка между неустойчивым подоконником и густым летним воздухом, в который если и упасть, то, кажется, останешься невредимым, - подбросит невидимый батут, повешенный невидимым фокусником, и взлетишь выше своего окна, выше последних двух этажей, выше, выше, вспомнишь детство, вспомнишь людей, создавших его – щедрых, богатых своей щедростью, закроешь глаза и вот уже почти под протянутыми обеими руками чувствуешь нежную, пахнущую пирогом с курагой щеку светлого ангела с пышной шевелюрой аккуратно заколотых волос, и доброго милого старого друга, в любимом зеленом халате с ромашками и запахом детского крема.
   Конечно, их давно нет. Как нет и миров, создаваемых Рубиной. Но они настолько чудны, настолько густо и ярко написаны, что заспоришь с кем угодно – есть, конечно есть. Для тех, кто читал, смотрел и любил Поттера, говорящим будет сравнение с омутом памяти – зыбким, обволакивающим, мягким, вынырнуть – значит, закончить просмотр. Дочитать последнюю страницу Рубиной – значит, вынырнуть, извлечь себя насильно из этой картинки, в которой один сюжет ведет за собой другой, бросает его, потом снова возвращается, складывается, стыкуется и вот он – шедевр. Кстати, в топе любимых книг, который я никак (и, наверное, никогда) не допишу, Рубина обязательно будет. Есть. Только любимую вещь ее назвать затрудняюсь. Я не читала ее «маленькой» прозы, но что касается большой – трилогии «Люди воздуха», последовавшей за ней трилогии «Русская канарейка» и только что законченный мной роман «Белая голубка Кордовы», то они прекрасны. Настолько, насколько могут быть прекрасны подлинные картины художников в выставочных залах, большие зеркала в старинных рамах, ценные находки в книжных развалах, искусные фокусы талантливых циркачей.
   «Белая голубка Кордовы» для тех, кто любит красивое витиеватое чтение с большим познавательным пластом, дивным и выразительным словооборотом и ненавязчивыми – как фруктовый лед – любовными историями. При этом есть всегда присущий Рубиной детективный налет – легкий, едва уловимый, для тех, кто хочет не просто бездумное чтение, а натянутую интригу, звонкую, звенящую как струна, которую через секунду отпустят. Главный герой – эстет, эксперт, талантливый художник и удивительный «копировальщик» Захар Кордовин, создавший своими удивительными руками сотни неотличимых от оригиналов копий знаменитых полотен. Обаятельный авантюрист, из числа тех, в кого нельзя влюбляться, но хочется. Показано к прочтению тем, кто жалеет о том, что не искусствовед и клянет себя за то, что в свое время свернул не туда и мог сейчас быть знатным гидом во всем прекрасном – архитектуре, живописи, музыке, литературе, а вместо этого спускает в унитаз свой потенциал ежедневно, умножая на два ворчливость, претенциозность и недовольство собой (в общем, все поняли, о ком тут речь). Читать всем, для кого Ван Гог и Фальк – не пустой звук, кого волнуют истории о случайно найденных артефактах с богатой биографией, кто, в конце концов, в поисках нового образца идеального мужчины – слегка циничного умника, способного превращать в шедевр все, к чему он прикасается. Даже если это женщина.
   По личной близости эстетическим вкусам и литературным запросам – 10/10. А финал – так вообще. Резь в глазах и необъяснимый симбиоз боли и радости. Как вся моя жизнь.