ВНИМАНИЯ ПОСТ!!!

   Наверняка у каждого в жизни бывают моменты, в которые вы бываете не выми, совершаете поступки, которых никогда бы не совершили, признаетесь в том, в чем бы никогда не признались. У меня таких моментов было не один и не два. И наверное даже не двадцать два. То, что я ввязалась в инстаграмный конкурс накануне Нового года - один из них.
   Меня всегда страшно раздражала эта система - лайки и репосты. "Побеждает тот, чье фото наберет больше всех лайков" - отличный пиар, не так ли? И что мне делать, если я не известный видеоблогер Полина Бржезинская, не крутой фотограф-видеограф, и даже не визажист-стилист, а число моих подписчиков едва перевалило за 200? Как мне соревноваться с настоящими инста-акулами, которых даже в магазинах узнают и чуть ли не автографы просят?
   Но меня укусила радиоактивная конкурсная муха (впервые!), и на месте укуса образовалась конкурсная опухоль, вынудившая меня разместить свое несчастное фото и следить за числом голосов. Но есть пару оправдательных нюансов: во-первых, на кону - корзина сладостей и торт от лучшей кондитерской республики La creme, которая создает божественно вкусные и божественно дорогие вещи; во-вторых, Новый год на носу все-таки, а в Дагестане он серый, слякотный, сырой и дождливый. И ничем меня конец 2015-го не радовал: ни грантов я больше не брала, ни иных материальных поощрений не получала. Поэтому если вдруг случится чудо и я победю в этом злополучном конкурсе, то мне грозит только тресканье щек и слипание того, что обычно слипается от такого количества сладкого.
   Перехожу к конкретике: если вы являетесь пользователем инстаграма, то пожааааалуйста сердечканите вот здесь https://www.instagram.com/p/_1UrwMIDhF/?taken-by=la__creme Это не сделает вас богаче или счастливее, но кто-нибудь сверху обязательно занесет этот маленький плюсик в вашу карму. Сделать это надо прямо сразу как прочтете, до 15:00 31 декабря. Иначе мой сладкий приз улетит к маленькой девочке, начинающей знаменитости - дочери какого-то очень известного в Махачкале врача. Я отстаю от 1 места на 1000 с лишним голосов. Это почти не поддающийся сокращению разрыв, особенно при таких сжатых сроках, но вдруг?! Я весь год была хорошей девочкой и в следующий буду :)

9х12

   Эта статная женщина на фотографиях - моя няня. А светлый ангел рядом - тетя Таня.

   Страны, которую вы видите на снимках, больше нет. И города совсем другие: не найти прежних улиц и домов. И людей этих тоже больше нет. Так фотография становится полностью мертвой, почти перестав выполнять свою главную функцию - хранить память, напоминать о прошедшем.

   Я не знаю этой страны, мы - поколение больных 90-х, похожих на попрощавшихся с детским домом сирот. В год нашего рождения все уже случилось, развалилось, расстроилось и еще не начало отстраиваться заново. Но я знаю этих людей, больше того - я их люблю, и потому эти кадры для меня как протертые от пятен очки: многое становится более понятным, распускаются подснежники под начавшим таять снегом на сердце.
   Мне горько оттого, что для моих детей эти черно-белые фото в пожелтевших грубых конвертах будут не более чем скучными картинками. Все, что я смогу передать им, - слова, бесконечный рассказ о бесконечно прекрасных людях.
   Однажды ты приходишь к такому рубежу в жизни, когда остро чувствуешь разрыв между своим и будущим поколениями: к моим детям не придут ветераны, они не услышат священную правду о войне из уст тех, кто там был, кто пах порохом и смертью, кто тысячу раз был ранен, но выжил. А я помню увешанных орденами Петра Дмитриевича и Ивана Гавриловича, и Мили Ивановну с ее воспоминаниями ужасов голодного военного детства. И этого более чем достаточно, чтобы не дать зачерстветь сердцу.

P.S.  для меня всегда оставался непонятным момент в пятой части "Гарри Поттера", когда Гарри, ослепленный вспышкой боли от потери крестного - Сириуса Блэка, в ярости стал пулять смертельным заклинанием в убийцу - Белатриссу Лейстрейндж. Почему, думала я, мудрейший Дамблдор отчаянно умолял своего любимца отпустить боль, не дать ей затопить душу до краев. Разве это не естественная реакция на вселенских размеров потерю? И только сейчас, точно так же потеряв родного человека, стало ясно: боль, отчаяние от невозможности что-либо исправить, ядовитая горечь травят сердце сильнее любого химиката. Почти неуловима полоска света, пытающаяся проникнуть сквозь полузакрытую дверь и не дать темноте заполнить всего тебя. "Не жалей мертвых, Гарри, жалей живых. В особенности тех, кто живет без любви", - уверял Дамблдор. И дай вам бог не убедиться на собственном опыте в правдивости его слов.

Прием

   Самая большая и не имеющая конца интрига для меня - это кто же все-таки меня читает?) Правда, это гораздо интересней результатов будущего ЧМ по футболу, хотя я - ярая фанатка не своей сборной). 

   Иногда очень хочется увидеть портрет своего читателя, за исключением, конечно, тех, кто, я знаю, посещает меня если не регулярно, то часто. Кому интересно заглядывать в мои незадернутые шторы, наблюдать, что я читаю, смотрю, кушаю, о чем думаю, с кем общаюсь, кого теряю, как меняются мои ценности и идеалы? Знаю, что посты о моей личной жизни интересней пространных рассуждений-говорилок, потому что сохраняется иллюзия того, что не я добровольно вам это рассказываю, а вы случайно стали свидетелями забытого на столе дневника и не удержались от искушения прочесть его. Да и кто бы удержался? Знаю, что среди вас много тех, кто не разделяет моих убеждений, кого я просто раздражаю, кто видит в моей эмоциональности и умении отдавать дань изяществу русского языка и способности слов укладываться в предложения красиво, а не подобно кирпичам в строящемся доме - позерство, артистизм, пафосность. Я не сильно впечатляюсь. Разве что положительным отзывам - это всегда приятно. 

   Это очень любопытно - писать для немого читателя. Чем-то похоже на мою работу в газете, только там знаешь, что тебя гораздо чаще не читают, чем читают. И это гораздо более неприятно. Замечено: если это трогает, коробит, обижает, то ты еще не потерян для своей работы. Меня перестало трогать, и это как диагноз - не лечится.

   Моему блогу, начинаемому как вещь, в которой ты сам себе цензор и сам себе редактор, уже два с половиной года. Это самая долгая моя затея, единственная непогаснувшая искорка, высеченная в сердце. Я не пишу для читателя, и наверное потому вы заглядывали на мою страничку 15 тысяч раз. Из меня вышел так себе блогер - я популярна только в очень узких кругах таких же как я текстовых извращенцев, эмоциональных холериков и зануд, которым не лень читать это бесконечное многобуквие.

   Очень хочется перемен. В том числе и жанровых. Не знаю, насколько близок мне видео-формат, но я попробую, и если будет успешно, - разбавлю свой словесный поток чем-то более живым. Спасибо всем, кто на связи. Я с вами.

Никогда. Ничего. Больше

   Отвечу первым предложением на вопрос "как я себя чувствую", задаваемый мне вчера-сегодня и, вероятно, завтра-послезавтра (человеческая память коротка на актуальные события, особенно если они чужие): никак. Если ваше воображение позволяет представить себя вещью, перекрученной в стиральной машине, то мое состояние будет вам примерно понятным.
   Конечно, я знала, что иного конца не будет. Я не верю в чудеса исцеления, особенно если по одну сторону баррикады - рак в последней стадии. Но все же человек - существо надеющееся. В нашем лексиконе, как ни странно, отсутствует полное понимание слова "никогда". Бросаясь им при ссорах, расставаниях, встречах, мы, как правило, оставляем за собой право возврата. Можно сказать "я никогда больше тебе не позвоню", откладывая в край души, что когда-нибудь, при необходимости, можно будет набрать знакомый номер и услышать забытый голос. Так "никогда" становится маленькой повседневной ложью, которую мы щедро позволяем себе.
   Несмотря на то, что полтора месяца болезни моей няни не оставляли ни дня без напряжения и тягостного ожидания самого худшего, в какой-то момент я потеряла бдительность и позволила себе слегка расслабиться. Нет, не то, чтобы я перестала к ней заходить и подставлять тазик, становясь свидетелем ее мучительной непрекращающейся рвоты, просто дни растянулись на недели, а недели - на месяцы, и стала привычной мысль, что завтра будет новый день, в котором Мили Ивановна будет больна, прикована к постели, но жива. Пусть безучастной, пусть с неразличимой речью, пусть не принимающей больше пищу, а только несколько глоточков воды, но жива. Было в этом жуткое, но все же постоянство: прийти утром, увидеть скрюченное на кровати тело, больше похожее на тело младенца-переростка, слегка дотронуться до остро выпирающей лопатки и спросить по-детски: "Мийка, ты спишь?"
   Наблюдать, как человек умирает, - не больно. Жалко, горько, страшно, тоска колотится в горле как испуганная птица в стекло, но не больно. Особенно, если человек сильный, если он хочет, отчаянно хочет жить, и бегут мурашки невольного восхищения и уважения перед такой неумирающей жаждой жизни.
   В похоронах же самое страшное - это первые минуты. Когда спрашиваешь "умерла?" и безумно, до зуда под ногтями хочешь услышать: "нет". Но тебе отвечают: "да", и это уже безвозвратно. Смерть - единственное, что мы не можем исправить. Это единственное правдивое "никогда", тупик, из которого нет выхода. Это особенная вспышка ясности, в которую понимаешь, что проходя мимо знакомой квартиры не услышишь больше звука громко работающего телевизора, что тебя больше не отправят в магазин за водой и конфетами, что не будут собирать твои статьи и с гордостью говорить "сколько ты работаешь, Мумик!", что не будут, смущаясь, просить помыть полы и постирать, что просто - никогда ничего больше. И вот тогда - больно.
   Запомнилось, как закручивали крышку гроба, как что-то говорили люди вокруг и зачем-то спрашивали, на каком я курсе, как что-то некрасиво булькало у меня в горле и вопреки маминым просьбам текли и текли слезы, как вязли каблуки в сырой земле кладбища и как холодный пронизывающий ветер заползал под юбку и морозил ноги, как экскаватор проехал по холмику, выравнивая его, и кто-то сказал: "теперь это ее дом", как было больно, невозможно, невозможно больно. И как больно до сих пор.
   Потом я отрешенно смотрела, как все разбредались, слегка удивлялась, как люди за столом уже начали обсуждать свое, земное, как у всех готовилось слететь с языка (а у многих и слетело): "кто наследует квартиру?" Кто больше всех убит горем, тот и наследует, логично?
   Самостоятельно моя память стерла из себя все некрасивое, печальное, связанное с няней. Остался свет, который, если описывать его в красках, похож на яркий цветущий луг с высокой, шелковистой зеленой травой со спрятанными в ней ромашками. Она и была моим светом, моей радостью, моим учителем. И благодаря этому я - несказанно богатый человек.
   Часть меня, часть моей жизни - и немалая ее часть, целых 22 года, - вместе с ней положили в гроб. И, конечно, абсолютно бессмысленны слова о том, что все забывается и проходит. Мили Ивановна - это мой личный кодекс чести и нравственности, мое мерило хорошего и плохого, мой образец щедрости и доброты. Она умерла, не дожив месяца до своих восьмидесяти восьми.

   Мама рассказывала, что за пять минут до своей смерти, Мили Ивановна подняла руку и сама закрыла свои глаза. Я верю в то, что в этот момент она увидела лучший мир.

Пластыри

   Удивительно, насколько четким водоразделом между "своими" и "чужими" стал черный период в моей жизни. Будто для того, чтобы провести черту у порога моего личного пространства, необходимо было случиться этим тяжелым неделям, в которые как в абсурдном кинозале занимаешь место зрителя и смотришь  фильм не по вкусу, а уйти с него не можешь. Выключаешь звук, но даже в тишине слышишь снова и снова глухой звук падающего с кровати тела, нелепое бормотание, сочетающее бред с ясностью, нечеловеческое мычание и просьбы о помощи, обреченные так и остаться просьбами.
   Конечно, теоретически я хотела испытать на себе фразу "друг познается в беде" и убедиться в ее правдивости или ложности (предпочтительней второе). Но я, фертильная, инфантильно-мечтательная девочка, не могла себе представить, что беда - это когда именно так: ты, дыхание смерти и холодная бесконечность длинных осенне-зимних ночей. А еще, замирающий где-то в середине горла плотным густым комком крик, который хочешь выплюнуть в черную прохладу, прямо через окно, но не можешь, не можешь.
   Меня мало что может поразить, но совершенно необъяснимым стало то, что слова поддержки и простого человеческого участия мне написали неблизкие, в общем-то, люди, те, от которых я просто этого не ждала: Аминочка Шихшинатова - мой знакомый по "Каспию" и верный сокнижник; Разият - совершенно незнакомый человек, знавший меня только через общих знакомых, но не сумевший не откликнуться на мои кричащие отчаянные тексты; Маликат, в считанные дни перешагнувшая рубеж от коллеги по работе до теплого человечка, впущенного мной в личную зону комфорта; Юля, которая всегда со мной, несмотря на то, что ей доставалось больше всех от моих шипов и колючек; о Ксении говорить излишне, - я знала, что она откликнется сердцем как только прочтет, и ее ожидаемый звонок из Саратова и искреннее "я буду за тебя молиться" закрепили мою любовь к ней печатью из сургуча; ну и мой мужчина, на плечо которого я не просто оперлась, а практически легла, разделив на двоих душевную тяжесть, кошмарные дни ожидания, затянувшуюся неизвестность и просто животный (даже не девчачий) страх.
   Всем остальным, читавшим меня, но сделавшим вид, что нет, пестовавшим свои обиды и претензии или нуждавшимся во мне только как в хорошем слушателе их собственных проблем и неурядиц, - спасибо за все, что нас когда-то связывало. Значит, так было нужно. Мне жаль, что точки над i расставлены именно таким способом, но проще быстро сорвать пластырь с кожи, чем возиться с ним. Я бы вряд ли сумела, но мироздание, честное слово, не дура.