Когда клиент неправ

Есть у нашей газеты старая добрая традиция – поздравлять с наступающими праздниками тех, к кому они непосредственно относятся. И не просто посвящать этому пару красивых напыщенных абзацев, а писать очерки – короткие и длинные рассказы о людях, в которых раскрывается их жизнь, порой полная удивительных событий и встреч, порой тихая и спокойная, без резких поворотов судьбы, радующая стабильностью и постоянством.

Наступающий праздник – День семьи, любви и верности – не исключение. И мы, по обыкновению, задались целью отметить на страницах газеты тех, кто долгие годы прожил в счастливом браке и вырастил замечательных детей. Не учитывая при этом одного «но», раз за разом повторяющегося: люди очень не любят рассказывать о себе. Ни хорошего (потому что делиться счастьем считается плохой приметой), ни плохого (потому что проще всего посудачить об этом на улице, попричитать в кругу подруг, сохраняя известную долю анонимности). А еще из сугубо личной и субъективной нелюбви к СМИ. Я говорю «субъективной», потому что точно знаю: объективных причин испытывать неприязнь к печатным средствам информации у этих людей нет.

Желание написать о ком-то очерк в последние 3-4 года вылилось в настоящую проблему с главными ее составляющими: причиной и следствием. В качестве причины нам, журналистам, вменяется недоверие к нашей работе в целом и какие-то личные обиды, в частности. Носят эти обиды зачастую скрытый характер, то есть проявляются только при личном столкновении с «пострадавшей стороной». Никаких возмущений, никаких попыток сделать замечание коллективу редакции и если не направить на путь истинный, то подсказать или указать, какие ошибки мы допускаем в своей работе, что можно изменить, а от чего срочно избавляться. Потому что согласно затертому до дыр, но от этого не теряющему свою правильность выражению, людям свойственно ошибаться, а редакция – это коллектив людей, задача которого отобрать наиболее важное и ценное в повседневной текучке и суете и предоставить это своим немногочисленным читателям. Предоставить максимально отстраненно, потому что журналистам запрещается выражать свое собственное мнение в статьях, дабы не навязывать его читателю.

Как и во всякой другой организации в нашей работе немало тонкостей и нюансов, которые остаются за страницами газеты, но часто влияют на тематику и качество материалов. А еще – это постоянная работа с разными людьми. Говоря «разными» я подразумеваю буквально все: национальность, язык, характер, настроение, умение или неумение общаться. В нашем случае, как в магазине: «клиент всегда прав», но работать с таким «клиентом» зачастую просто невозможно. У нашей работы есть важная особенность, делающая ее и трудной, и интересной одновременно: двусторонность общения, что подразумевает не навязчивость и назойливость в поиске информации с нашей стороны, а взаимный диалог, когда одна сторона готова слушать, а вторая – делиться. В противном случае существование СМИ просто лишено смысла.

Чтобы о проблемах узнали, надо уметь о них говорить, но никак не молчать. Не ждать, пока о них станет известно благодаря каким-то высшим силам, не уповать на чудо, не обсуждать различные варианты решений с всезнающими соседями, а обратиться туда, где ваш голос услышат, а ответ на него прозвучит от людей, непосредственно занимающихся той областью, которая касается вас. Или не прозвучит, но в этом случае будет печатное подтверждение тому, что вы пытались решить это, а слово, как известно, - не воробей, и, кто знает, где это подтверждение вам пригодится. Обижаться на СМИ за неосвещение каких-то проблем – по меньшей мере, странно. Уж от диалога мы никогда не уклонялись, поверьте. Только чаще всего это монолог. К сожалению, наш. К сожалению, безответный.

Конечно же, никто не может насильно заставить горожан купить газету или оформить подписку на нее, тем более сейчас, когда все СМИ уступают по оперативности Интернету. Никто не заставит вас попытаться искать правду, обратившись к корреспонденту, или поделиться радостями и печалями своей жизни. Но, несмотря ни на что, силу печатного слова еще никто не отменял. Все зависит от того, под каким углом на это смотреть: заворачивать в пахнущие типографской краской листы продукты или попробовать достучаться до тех, с кем уже почти отчаялись связаться. Решать вам, а нам – покорно принять ваш выбор, потому что «клиент всегда прав», и с этим ничего не поделать. 

В другой сосуд

  Самое сложное в работе творческих людей – сосредоточиться тогда, когда хочется послать все подальше, забиться в угол или под одеяло (что порой проходит под знаком равенства) и, заткнув уши и крепко зажмурив глаза, отгородиться от окружающего мира. У нас на это простое действо наложено большое табу, а потому доступная всем людям обычная сопливая хандра является для нас роскошью, порой невиданной, порой – ценнейшей, порой – самой желанной.

   Художники, актеры, музыканты более вольны в своих действиях. Люди с капризами, они имеют некоторое право на то, чтобы поддаться своему настроению и заразить им окружающих. У нас, пишущих или думающих, что пишущих, право только на второе. Мои вспышки ярости или тихая сомнамбулическая ипохондрия обычно передаются как всему живому, так и неживому. Главное в этом случае – сохранять спокойствие, не делать резких движений и ни в коем случае не отвечать мне. Что-то вроде элементарных самовыдуманных правил безопасности при встрече с гремучей змеей, с которыми знакомятся все перед первым в жизни походом во что-то, хотя бы отдаленно напоминающее лесную полосу. Сдерживать себя я обычно не пытаюсь, хотя надо бы, но тут уж ничего не попишешь – как и все собратья по перу, я уподобляюсь в такие моменты мультфильмовской царевне Несмеяне, которая мелодично и тошнотворно повторяла: «Ни-че-го-я-не-хо-чу!» Правда, я в такие моменты обязательно чего-нибудь хочу. Убивать, например. Или треснуть кого-нибудь чем-нибудь увесистым. Или сломать что-то малоценное (а порой и много). По-разному, в общем. И потому людей, совершающих преступления в состоянии аффекта, я понимаю очень и очень хорошо. Понимаю и сочувствую.

   Так вот, если энергии много, а израсходовать физически ее не получилось, то наступает самое сложное – нечеловеческими усилиями собрать ее в одно русло и направить его в полезный поток – в написание рабочих статей. Если удастся преобразовать негативную энергию в творческую (а такая есть, вопреки всем законам физики), то результат получится отличный. У меня не удается. Да и не удавалось, в принципе, никогда, за редкими исключениями, когда то, что вывело меня из себя, при небольшом преобразовании являлось стоящей темой, имеющей право на освещение в газете. С тех пор, как я завела блог, весь негатив уходит сюда. И позитив тоже, но реже. После выплеска, чаще похожего на неловкое переливание воды из одного сосуда в другой, становится легче, но пустей. Потому что мой стакан и без того всего наполовину полон.

- Твое настроение будет зависеть от погоды, привыкай к этому. И еще привыкай к одиночеству. Это надолго, на всю жизнь. Потому что, как всякий художник, ты будешь невыносима. Ты и так не сахар, а будет еще хуже. Профессия эта не галантная, с годами вырабатывает тяжелый характер…думаешь и говоришь только о своей работе, а это скучно, - кому такая баба нужна и кто тебя, такую, вытерпит?

Дина Рубина «На солнечной стороне улицы»

Стотысячмиллионов раз

   Раз в год меня обязательно спрашивают: "Ты веришь в женскую дружбу?" И я, стотысячмиллионов раз на этой дружбе спотыкавшаяся, обжигавшаяся и обжигавшая сама, неизменно отвечаю - да.
   Почему бы, собственно, и нет? Почему бы не назвать дружбой ни с чем не сравнимое, безошибочное чувство счастья, полноты существования и какой-то детской беззаботной радости, которое доставляют малосмысленные частые сообщения-звонки? Почему бы не назвать дружбой возможность в любое время суток поплакать в жилетку, по-женски поплакать, точно зная, что там, на другом конце провода/монитора/порога, тебя поймут так, как ни одному мужчине понять не суждено?
   У меня было. Я плакала. Плачу я обычно зимами. Они у меня очень болезненно проходят, наверное, как и у многих. Ну нет больше ни в одном времени года такой тошнотворной восприимчивости к окружающему холоду и к минусовой температуре тысяч сердец. Казалось бы, какое тебе дело, что нагрубила с утра вахтерша, что библиотекарь рявкнула в ответ на просьбу поискать замысловатую книгу, что продавец не ответила на твое "здравствуйте? Но ведь есть дело! Как ребенок, от которого отмахнулись взрослые, занятые своей сверхважной болтовней, обижаешься, дуешься, и слезы наворачиваются на глаза от незаслуженной обиды. Потому что именно это мелкое, пустяковое ранит сильней самых масштабных катастроф.
   Прошлой зимой плакалось особенно горько. Я возвращалась с занятий в университете, и было очень темно, холодно и скользко в чужом, по сути, городе, и автобусы были пустыми при всей переполненности, потому что ехали в них незнакомые лица, плотно прижавшиеся друг к другу, но оттого казавшиеся еще более разъединенными; лица смотрели в окна, разглядывая свою-не свою остановку, смотрели прямо на тебя абсолютно отрешенным взглядом, будто на твоем месте была какая-то бесформенная расплывчатая масса. От невозможности сбежать от этого ежедневного кошмара и от желания просто говорить ни о чем (три "от" - как знак моей особой косноязычности), но только говорить, чтобы не слитья со всеми остальными в общую кашу, я доставала телефон и звонила. И мне неизменно отвечала N.
   А однажды, когда у меня вышел какой-то небольшой конфликт с однокурсниками, N мне не ответила, была занята, и моя обида хлынула едкими слезами, смывая макияж с глаз и согревая замерзшие щеки.
   Этой зимой я тоже плакала. Только без слез. Так бывает, когда все, что ты говоришь, крайне болезненно, но слезы не текут, потому что надлом еще не случился, до разрыва еще не дошло. Без катарсиса, вроде как. Я шла, крепко держась за красную варежку L и хватая V под руку, и говорила-говорила-говорила без умолку. И чувство НЕодиночества, сопричастности с этой зимой, со снежинками, по-смешному кружившими вокруг фонаря, облегчало груз переполнявших меня размышлений, которыми просто необходимо было поделиться. Хотя бы для того, чтобы не сойти с ума.
   Так же бесслезно я плакала за чашкой ароматного кофе у другой уже N, выплескивая микс обиды и злости на все повседневно-будничное, что растравляет душу, тушит душевный свет и заливает сердце желчью. N терпеливо подливала кофе, спорила со мной, возражала: "Мумишка! Это все глупости!", но неизменно выслушивала. Не безучастно глядя в стену и в телевизор, а вытаскивая из меня все накипевшее и подгоревшее расспросами, заставляя делиться даже мельчайшими подробностями и деталями. Это было больно, но эффективно: из сердца мало-помалу вынимали иголочки и колючки, и уходила я более лёгкой, пружинисто сбегая со ступенек пятого этажа.
   Я плакала в школе, очень часто. И тогда свое плечо преданно подставляла мне U. Молчаливая U, молчаливо сочувствовавшая мне. Знаю, что сочувствовала, потому что с особой теплотой и нежностью гладила меня при этом по плечу и волосам. И от этого бессловного поглаживания я ревела еще сильней.
   Плакала я однажды летом, когда умер близкий мне человек, родной, драгоценный, который - ну я же была уверена! - должен был прожить еще миллион лет. Плакала от внезапности потери, от эгоистичного чувства несохранения любимой вещи - так бывает, когда теряешь что-то очень дорогое: забываешь в парке, ломаешь без возможности восстановить, даришь, а потом спохватываешься и жалеешь. От недоумения плакала: как может светить солнце, когда оно должно было померкнуть хотя бы на один день в знак траура по утере собрата - по-настоящему солнечного человека? Но оно предательски светило, и птицы пели, и машины носились по трассе, и куда-то шла гурьба беззаботных подростков. Я тоже шла: беспечно - как казалось прохожим, потерянно - как казалось мне. Шла я в парк, где на скамейке уже дожидалась меня встревоженная S, которой я даже не успела ничего сказать - хлынули соленым потоком слезы, причитания, бессмысленные вопросы и бесконечное бесконечное горе.
   Плакала я  в раздевалке тренажерного зала, уже не помню почему, но точно помню, как R, не успокаивая и не утешая, понимающе и ободряюще держала за руку и, как неутомимая пластинка, повторяла: "Только не здесь, кишмишенок. Пожалуйста, только не здесь". Ее благоразумие беспомощно отступало и разбивалось о что-то невыразимо грустное и безысходное и еще - непреодолимое, как казалось тогда, и R безрезультатно пыталась хоть на сантиметр отодвинуть меня от стены, к которой я, как к последней опоре, прилипла намертво. 
   Я их очень люблю - этих женщин, подавших мне руку в тот момент, когда эта рука была единственно важным во всей Вселенной оплотом. Она была мостиком между черно-серой бездной, тянувшей меня в свою беспролазную вязкую пучину, и светлым миром доброты и человечности, в который меня настойчиво хотели вернуть: порой, нарываясь на грубости, порой вопреки моему собственному желанию, порой, сражаясь с бесконечной апатией и раздражающим чувством равнодушия с моей стороны. Всем им, как медицинскому персоналу, справившемуся со сложнейшей операцией и подарившему мне вторую-третью-четверую жизнь, я признательна и ношу этот комочек благодарности в груди, вне зависимости от того, что между нами вставало-встало-встанет. Много, наверное - если учесть скверный характер мой и непростой у всех них, меня окружающих. Но, Господи, спасибо проблескам благоразумия и сердечности, время от времени снисходящими на нас, что дает возможность не порваться окончательно тоненькой связующей ниточке, и, рано или поздно, написать друг другу - "привет".

Guns N' Roses - This I Love

Зайкины и Мышкины

   Не знаю, как вы, а я очень не люблю неожиданности. Даже приятные. Во многом потому, что высшими силами мне дарована карма, притягивающая чаще сюрпризы разочаровывающие и обижающие, удивляющие совсем не так, как хотелось бы. И не надо реплик о том, что в жизни вообще не всегда бывает так, как хочется нам, что это дама капризная и с характером. Это избитые истины, которые мало что объясняют. К примеру, совершенно не объясняют того, почему мне попадаются чудаки, мудаки, закомплексованные социопаты, высокомерные подлецы. Ну да речь не об этом.
   Речь о неожиданностях, дарованных нам окружающими. Люди вообще умеют удивлять. Бывает, знаком с человеком тыщу лет и знаешь его как законченного циника и грубияна. А он втайне дочке косички заплетает по утрам и отчисляет ежемесячно кругленькую сумму в онкоцентр. Или, например, встречаешь рубаху-парня. Он тебе и песни под гитару споет, и романтическую прогулку на теплоходе организует, и цветы каждый день дарить будет. И будешь ты всем кричать о том, какой он хороший и замечательный, настоящий мужчина мечты, единственный на всем белом свете, пока не встретишь его в магазине, орущим на жену из-за купленной ею кофточки.
   Я вот сегодня ехала с комфортом. На маршрутке, но с комфортом, что случается крайне редко. Во-первых, было свободное место у окна. Во-вторых, на весь салон раздавалось звонкое "Только не-е-е-ебо, только ве-е-е-етер, только ра-а-а-адость впереди-и-ии!" Не "О боже, какой мужчина!", не "Ядовитая, разбитая, убитая я", а чудесная детская песенка из чудесного детского фильма. Потом ее сменил Высоцкий со своей альпинисткой и скалолазкой, а потом Анна Герман с цветущими садами. "Водитель - явно бывший интеллигент", - подумала я, а через несколько минут, когда мы встали в небольшую пробку, "интеллигент" высунулся из окна и прокричал в окно стоявшей рядом маршрутки: "Ты своей смертью не умрешь! Чо уставился?? Ты мне у техникума чуть зеркало не задел, сука!". Герман тем временем продолжала петь о садах.
   Был у меня знакомый. Романтичный парнишка. С чувством юмора, с приличным интеллектуальным запасом (не ахти каким, конечно, но границу, отделяющую от быдла, перешел). Очень был внимательный, вежливый и настойчивый. Без хамства и наглости, без грубости и задиристости, без пошлости и развращающего чувства вседозволенности. Как любая девушка мало-мальски сообразительная и с развитым животным чутьем женским чувством, я знала, что нравлюсь уже достаточно, чтобы волдырь пузырь этот лопнул, вскрылся и вылился в объяснение. Так, собственно, и вышло. С одним "но". К ожидаемому "ты мне очень нравишься!" прибавилось неожиданное ".., но я женат". Мне не было мерзко. Эффект внезапности был столь велик, что перебил все остальные эмоции. В первые минут 10, конечно, пока я, никогда не отличавшаяся тугодумием и заторможенностью, на этот раз очень долго переваривала сказанное. Здесь точка, потому что продолжения не было.
   Похожая ситуация повторилась пару месяцев спустя. Сценарий точно такой же, даже комплименты те же - "чистая", "светлая", "хорошая" (абстрактное понятие), "красивая". И как итог: "Вот встретил бы я тебя пару лет назад, обязательно б добился. А сейчас семья..дети.." и грустное выражение лица.
   Встречаются такие Зайкины, белые и пушистые. Без недостатков. По крайней мере, видимых. Все-то у них правильно, все аккуратно. Не удивлюсь, если даже и дома царит абсолютный порядок, ни пылинки, ни бумажки скомканной на столе. Подруга у меня была такая в школе. Самая правильная из нас всех, оболтусов и наглецов. Самая терпеливая, потому что выслушивать мои драматические сердечные излияния тоже уметь надо. И я думала, что уж у нее-то все будет как надо, как должно быть, как прописано в идеальных романах эпохи классицизма, когда хороший герой не может вдруг вырваться из уклада своей "хорошей" жизни. А после школы мы на какое-то время перестали общаться. Когда списались, я поинтересовалась, как складывается жизнь, и оказалось, что складывается она бурно, даже кипит. С одним уже рассталась, со вторым тоже на грани, но уже присматривается к третьему. "Ты?? ТЫ???" - глупо вопила я капс-локом. "Да, я", - отвечала мне знакомая аватарка, спокойно улыбаясь скобками.
   Тут и стучит мне в темечко нелюбимая фраза нелюбимого Толстого: "Люди, как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем непохож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою". Этой "какречностью" оправдывал Лев Николаевич инфантильную легкомысленность Ростовой, не оправдав, при этом, смелую любовь Карениной. Тщетно мне понять это, да я и не стремлюсь. Я-то из "Достоевских", что создали идеальных "Мышкиных", не способных на низкий поступок, пощечину терпящих, потому что Господь завещал другую щеку подставлять в таких случаях. Только вот эти "Мышкины" в жизни как раз больше остальных удивляют. Смотришь, а он - этот Мышкин-Зайкин - после работы портфельчик домой занесет, а сам в клуб ночной отдыхать отправится. Думается, не о проблемах преступления и наказания толковать, а за чем-то более земным и понятным. Или робостью своей душевной удивлять тебя будет, глубоким внутренним миром и широким кругозором, который, впрочем, не мешает ему по вечерам жену бить за недосоленный суп и детей пороть за плохие оценки. Потому что он, как река: то чистый, то мутный. Классик оправдал ведь.

Зеленые тучки

   Из всей сложной и многообразной гаммы чувств, какие только может испытывать человек за свою долгую-короткую жизнь, я больше всех не люблю чувство усталости. Даже не мейнстримный тлен и безысходность, не апатию и безразличие, не гнев и разочарование, а именно ощущение каменной усталости, не имеющей стыков и оснований, пробелов и щелей, сверху-донизу и справа-налево плотно уложенной камнями, кирпичами и булыжниками. Серого такого, невзрачного цвета.
   Устаю я не часто, но надолго. По состоянию это похоже на депрессию, только еще более безрадостней (куда ж еще-то?), гуще, затянутей. Отличительная черта - внезапность. Бросаешься писать - не идет, читать - тоже, готовить - не вдохновляет, гулять - нет сил, смотреть кино - да чего я там не видел? И мозг предательски засыпает.
   Внешне ты бодрствуешь. Сидишь с друзьями, умываешься, кушаешь, ходишь на работу, даже отвечаешь на какие-то вопросы, но эмоциональной реакции на это нет. Это как есть невкусную кашу только потому что иначе мама не отпустит на улицу. Ты давишься, а есть надо.
   Через 5 с половиной часов у меня экзамен. Самый сложный в этой сессии и один из самых сложных за 3 курса. Потрачено на него в общей сложности 2 недели занятий с перерывами и 2 дня упорного сидения пятой точкой на стуле и уже почти автоматического конспектирования главных этапов развития журналистики 18-19 веков. Про физическую боль везде, где она только может быть, говорить не буду. Про всего 6 часов сна за двое суток - тоже. А вот про усталость скажу. На "Русском слове" Григория Благосветлова я поняла, что приехала. Потому что отлучившись в ванную, чтобы умыться и стряхнуть с себя сон, я в отключке стояла минут 5 и таращилась в стиральную машину, а перед глазами летали зеленые тучки. Не мошки. По размеру это были именно тучки.
   В таких случаях находятся слабоэффективные, но все же способы продержаться на автопилоте еще n-ное время. Открыть окно, вдохнуть холодный свежий воздух, налить десятую кружку кофе или холодной воды, съесть конфету, отвлечься на блог, помассировать уставшие покрасневшие глаза. Но вот когда усталость выбивается из сессионных или будне-рабочих границ и достигает масштабов всего твоего малозначимого существования, эти обманки не действуют. И ни в одной из прочитанных мной книг так и не было сказано, что делать, когда ты остаешься наедине с собой в маленькой ванной комнате с тусклым светом и зелеными тучками перед глазами.

ЛИКОВАНИЕ И ТОРЖЕСТВО!

   ВОТ ОНО - СЧАСТЬЕ!!! Я ЖДАЛА ЭТОГО МОМЕНТА ЦЕЛЫХ ДВА ГОДА, СО ВРЕМЕНИ ОКОНЧАНИЯ ЧЕМПИОНАТА ЕВРОПЫ - 2012. И СПРАВЕДЛИВОСТЬ ВОСТОРЖЕСТВОВАЛА! ЧУВСТВО ЛИКОВАНИЯ И ТОРЖЕСТВА, НИ С ЧЕМ НЕ СРАВНИМОЕ УДОВЛЕТВОРЕНИЕ ОТ - НАКОНЕЦ - ЗАСЛУЖЕННОГО РЕЗУЛЬТАТА ПЕРЕПОЛНЯЕТ МЕНЯ, ВЫПЛЕСКИВАЕТСЯ И ВЕСЕЛО СКАЧЕТ ПО КВАРТИРЕ! ДАЖЕ КАПС-ЛОК РАДУЕТСЯ ВМЕСТЕ СО МНОЙ!

   не то, чтобы я болею за голландцев, просто до омерзения не переношу испашек)))) спасибо, Господи! это восхитительно! я прыгаю по комнате подобно первобытному мужику и громко кричу.

Главное - любовь

   Все талантливые люди приходят в меня умирать. И это не может не огорчать меня накануне зачета по зарубежной журналистике.
   Казалось бы, какая связь? Связи никакой. Но вот когда ты долго-долго заучиваешь 6 периодов развития французской прессы 19 века, то мысли поневоле покидают эпоху Наполеонов, Бурбонов, коммунаров и уносятся в далекие...далЁки :) Так, на третьем часу подготовки я отложила тетрадь с конспектами в сторону и принялась сетовать. Нет, ну почему я не могу заниматься делом, которое будет приносить мне удовольствие? На этот раз, ответ на то, какое же оно - "ТО САМОЕ ДЕЛО" - не область абстрактных фантазий и размышлений, а имеющее вполне четкие границы желание.
   Вот к примеру, я бы хотела иметь собственную шоколадную фабрику. Что в этом плохого? Шоколад я люблю? Люблю. Следовательно, руководить процессом производства шоколада, следить за тем, чтобы он был вкуснющим и ароматнейшим будет мне в радость. Я бы даже хотела быть целым шоколадным магнатом. Целым, а не половинкой! :) Дело мое пошло бы успешно, разумеется, и на втором году популярности моей фирмы - кстати, называться она будет "Муми-Рай", набегут ко мне журналисты с диктофонами, микрофонами и камерами. Последуют глупейшие приевшиеся вопросы: "Скажите, как вам удалось достичь такого успеха?" А я гордо отвечу: "Дорогуша, главное - любовь". Журналистская чуйка мне подсказывает, что эта фраза акулами пера будет выловлена как ключевая и непременно пойдет в заголовок. Что-то вроде: "Муми-рай": главное - любовь". Кстати, неплохо звучит. Можно сделать это слоганом.
   Вы не подумайте, что это секундное помешательство! Я довольно вдумчиво размышляла об этом целых 15 минут! Даже рекламные плакаты придумала. Федор Михайлович с плиткой шоколада в руке и подпись: "Тварь я дрожащая или "Муми-Рай" покупаю?" Или Лев Николаевич, редактирующий "Анну Каренину": "Все смешалось в доме Облонских, когда Стива забыл купить годовой запас "Муми-Рая". Или Обломов, властно указывающий рукой в направлении двери: "Захааар!!! Где мой "Муми-Рай"? Ну круто же.
   Или вот был бы у меня собственный книжный магазин (ну, это не так оригинально). Огромный. Трехэтажный. Назывался бы "Мечта книголюба". В нем было бы, как вы сами понимаете, ВСЁ. ВСЁЁ!!! Древнейшая литература, средневековая, классическая, современная, российская, зарубежная, на всех языках мира, редкие книги, научные работы, уникальные эксклюзивные издания, словари всех видов, разговорники... Продавцами работали бы только филологи, закончившие ВУЗ на 4 и 5. Собеседование проводила бы лично я, при необходимости устраивалась бы дополнительная подготовка, "поднатаскивание". Зарплаты высокие. Стабильно высокие. Чтобы филологическое образование перестало быть притчей во языцах, и прекратились наконец злостные намеки вроде "мне два чизбургера и картошку фри, пожалуйста". Хватит. Это должно быть престижно, высокооплачиваемо и - главное - душевно. Коллектив грамотных, литературно подкованных, широко эрудированных людей - вот что будет в "Мечте книголюба" (божечки, как будто уже рекламу пишу). Каждый месяц будут проводиться встречи с писателями. Изнутри магазин будет обклеен фотографиями прозаиков и поэтов всех времен и народов. Раз в месяц - тотальная распродажа. Красивые винтовые лестницы будут вести из одного этажа на другой. И еще будут маленькие скамеечки рядом с каждым стеллажом. Вдруг надо внимательней просмотреть книгу. Или набрал человек стпку целую, и руки болят, и неудобно, и положить некуда.
   Эх, заживу. Зажила БЫ. Но мой внутренний успешный коммерсант уже на последнем издыхании говорит мне, что пора возвращаться к зачету. Се ля ви, ёпта :(

[Рождественский]

автор - Артем Чебоха, создатель той самой касатки:)

Над головой
созвездия мигают.
И руки сами тянутся
к огню...

Как страшно мне,
что люди привыкают,
открыв глаза,
не удивляться дню.
Существовать.
Не убегать за сказкой.
И уходить,
как в монастырь,
в стихи.
Ловить Жар-птицу
для жаркого
с кашей.
А Золотую рыбку -
для ухи.
Рождественский, 1970

1.06.2014

   "Мне кажется, или ты и вправду стала меньше любить Саратов?" - спросила Ксюша, пока мы ожидали своего заказа в турецком тандыре (который, по определению, должен быть узбекским).
   И я задумалась. Да нет, вроде не меньше. Саратов - это в первую очередь отдых от работы, встреча с друзьями, любимый-нелюбимый СГУ, интересные-скучные лекции, пополнение интеллектуального запаса и литературного багажа, театр драмы и ТЮЗ и, конечно, книжные магазины. Поэтому нет, любить меньше не стала. Но зимой это все окрашивается снежным волшебством, тогда как летом неприглядное проступает наружу с особенной ясностью.
    А еще летом моя способность концентрироваться на важном, отбрасывая в сторону все второстепенное и отвлекающее, практически сходит на "нет", что превращает меня в безвольное существо сомнамбулического типа в постоянной полудреме. Взор мой почему-то все время уставший с частотой раз в минуту обращается в сторону открытого окна, в которое настойчиво пробивается солнце, совершенно не настраивающее на чтение журналистики времени декабристского движения.

понимаете да, о чем я?

   Но мои 321-е чудики уже подарили мне счастье.

Лизы: - У Мумиши офигенная фигура!
Ксюша: - Как у Монро!
Лиза: - Да нет, Монро жирная! (с)

Ксюша: - Ты нормальная. Просто умная (с)

Надя: - Большинство героинь в мировой литературе были ТП. Каренина, мадам Бовари, Ростова... Постоянная неудовлетворенность окружающим миром, страдания от того, что никто не понимает их тонкую душевную организацию, поиск чего-то ОСОБЕННОГО, бесконечные фрустрации и самокопание.
Я: - Боже, это обо мне...
Надя: - Да нет, ты еще Малыш, вот и все.

Вика: - У всех любовь, семья, дети... А я что? А я учусь на журфаке.

Я: - Что за странное название - "пиде"? У меня возникают нехорошие ассоциации. Что-то по Фрейду.
Ксюша (понимающе): - Дааа..!
Я: - А данер?! Как будто кавказский мужчина...
Ксюша: - Мумиш, это шаурма.

Игорь Анатольевич: - Семь песен из "Илиады" он перевел и умер. (с)

Роман Игоревич: - Ну, вернемся к нашим баранам.
Я (вполголоса): - Надеюсь, это не мы...

Надя: - Вот люди любят говорить, что не нашли свою единственную любовь, что вот с первого раза не получилась, пятая - тоже была не любовь, а так, а вот 14-я - это да, это Она. А на самом деле, просто приходит понимание того, что с человеком, с которым живешь, надо не только вести высокие разговоры, но еще и носки стирать и борщи варить. Вот и все.

Ксюша: - В жизни существуют два больших удовольствия. Это еда и...
Я (мечтательно): - ...любовь.
Ксюща: - Да какая любовь! Поесть и поспать. Без всяких там духовных потребностей.
Лиза: - Ну еще повеселиться...
Ксюша (искренне): - Знаешь, когда я ем, мне так весело!

   Съели мы за эти 4 дня, кстати, немало. И выпили тоже. Боюсь, до "жирной Монро" мне недалеко.

   Ну и о самом прекрасном. Моя библиотека пополнилась еще пятью книгами. Конечно, это только начало того праздника покупок, который продлится (я надеюсь) до конца сессии. Спасибо Ксюше, открывшей мне всю прелесть книжных развалов (ну знаете да, такие магазинчики с ооооочень дешевыми книгами).

Я: - Смотри какие книги! Господи, это Вулф! Мольер за 150 рублей!! Достоевский!! Ксюша, смотри - Достоевский!!! Биография де Голля!! Драйзер!! О'Генри, Ксюша!! Много О'Генри!!
Ксюша: - Ты ведешь себя как женщина в ювелирном. (с)